Книга Александр Македонский - Поль Фор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но что, собственно говоря, понимал Александр под «Азией»? Была ли это земля Троады, место высадки? Стоило судну коснуться берега близ мыса Сигей (Кумкале) недалеко от Трои, как Александр метнул дротик. «Спрыгнув на землю в Троаде, Александр заявил, что получил Азию от богов» (Диодор, XVII, 17, 2): объявление войны, приобретение юридического владения, подтверждение суверенитета — все это было заключено в театральном и символическом броске. После победы при Гранике месяц спустя слово «Азия», сколько можно судить, означало совокупность провинций, управлявшихся двумя побежденными сатрапами — Фригия Геллеспонтская и Лидия, как это, вероятно, было во времена Геродота. Более или менее реальное покорение Карии и Лидии, Писидии и Внутренней Фригии с лета 334-го по лето 333 года позволяет амбициям македонянина простираться вплоть до Галиса (Кызыл-Ирмак) и озера Соленого (Туз), то есть только на запад Малой Азии, на большинстве территорий и в большинстве городов которого не было никакого греческого присутствия. Набег или рейд в Каппадокию в июне 333 года и номинальное назначение сатрапа (македонянина?) этой области, а затем выход к самому южному берегу Малой Азии через Киликийские ворота и Тарс показывают, что главнокомандующий Греческого союза полагал, что исполнил программу, которая предлагалась Филиппу II: рассечь Малую Азию надвое и присоединить к Греции западную ее часть.
Понятие «Азия» приобретает новое содержание после победы при Иссе (осень 333 г.). Когда летом 332 года Дарий предложил Александру, который осадил Тир, стать его зятем и получить в качестве приданого «всю территорию от Геллеспонта до Галиса (Кызыл-Ирмак)» (Курций Руф, IV, 5, 1), Александр ответил отказом: «азиатское царство» рассматривалось отныне не с общегреческой точки зрения, а в плане династическом и персональном. Слово, обозначавшее во времена Гомера («Илиада», II, 461) несколько заболоченных участков близ устья Каистра к северу от Эфеса, в конце концов стало служить обозначением континента, границы которого не были тогда известны ни одному человеку. «Александр ответил Дарию (летом 332 г.), что не нуждается в его деньгах и не примет части его земель вместо их всех, поскольку ему, Александру, принадлежат и деньги Дария, и вся его земля» (Арриан, II, 25, 3).
Но что, в рамках завоевания по праву личного приобретения, сталось с идеями общегреческого крестового похода, войны возмездия, освободительной войны, что от них осталось, кроме желания, всепоглощающей страсти владеть все бóльшим и бóльшим? Когда Парменион, старый полководец Филиппа, попытался призвать Александра к умеренности и разумности, посоветовав ему принять предложения Дария, ему была дана резкая отповедь: никто, ни один человек не смеет ставить себя на мое место! С течением времени возникает впечатление, что чем больше победа и случай благоприятствовали победителю, тем дальше отодвигалась от него цель завоевания. После смерти Дария в июле 330 года сам Александр уже больше не имел представления о том, куда направлялся: он шел все вперед и вперед, захваченный и как бы всасываемый пустотой или безднами Востока.
Герой — не тот, кто покоряет людей и события своей воле. Герой — тот, кто управляет фортуной, в обоих смыслах этого слова, и своими страстями: честолюбием, желанием властвовать, гневом, ревностью собственника и, наконец, культом своего «эго». Победой при Гранике в мае 334 года Александр был обязан исключительно своей удачной вылазке или везению. С точки зрения стратегов, которые, подобно Пармениону, неохотно за ним следовали, это было чистой воды безумие. И здесь мы в первый раз употребляем термин «безумие», говоря о поведении Александра: это отнюдь не наше изобретение, поскольку и Цицерон, и Сенека, и Лукан переводили словом «insania» (безумие) то, что веком или двумя прежде их стоические наставники обозначали как «отсутствие ума» (άνοια), «нелепость» (άτοπον) или «помешательство» (μανία).
Через какое-то небольшое время после смерти Александра Эфипп, который, видимо, в 324–323 годах находился при дворе, обвинил царя в «меланхолии» (μελαγχολία): характерное помешательство было вызвано его черной желчью. Сасанидские сочинения, которые, очевидно, опираются на враждебную македонскому завоевателю персидскую традицию, объявили Александра одержимым Ариманом, духом зла: ведь в желании завоевать и покорить всё любой ценой есть что-то нездоровое, болезненное, безрассудное и даже демоническое. Римляне говорили более общо: quos vult perdere Jupiter dementat, то есть «Юпитер лишает разума тех, кого желает погубить».
В чем невозможно сомневаться, так это в том, что значительная часть штаба Александра с Парменионом во главе считала вздорной саму идею к концу дня атаковать персидскую кавалерию, которая занимала противоположный берег вздутого весенним паводком Граника (ныне Коджабаш). Парменион, вместе с Атталом на протяжении года ведший кампанию в этой области Малой Азии, знал, какой опасный противник в лице Мемнона Родосского стоял за 20 тысячами конных персов. Мемнон командовал пехотой, численно превосходившей пехоту македонян и, что еще важнее, состоявшей в основном из греков, и солдаты Греческого союза отнюдь не спешили вступать с ними в бой.
Отголоски этого разногласия между Александром и его первым заместителем нашли отражение в несовпадающих друг с другом рассказах о ходе дела у Диодора (XVII, 19–21) и Арриана (I, 13–16). Первый следует официальной версии, которая отводит первостепенную роль фессалийской кавалерии, одинаково оценивает достоинство и заслуги всех союзных воинов, греков и македонян, и старательно обходит молчанием отвратительную учиненную Александром и конными гетайрами резню, результатом которой явилось уничтожение по меньшей мере 10 тысяч греков, находившихся на службе у сатрапов. Плутарх, который следует версии Каллисфена и военачальников, расположенных к Александру, не в состоянии удержаться от того, чтобы не охарактеризовать его как горячую голову, которой сослужили хорошую службу случай и присутствие друзей. Вот как выражается об этом сам Плутарх: «Возникало впечатление, что Александр командует скорее как безумец (μανικώς) и наперекор здравому смыслу (πρóς άπόνοιαν), чем по зрелом размышлении» («Александр», 16, 4).
Какой бы удачной ни была битва при Гранике, персидские силы, и прежде всего кавалерия, практически не потерпели в ней урона, поскольку Александр, занятый тем, чтобы перебить или взять в плен греческих наемников, не организовал за ними погони. Так что следующие поколения превозносили в нем качества стратега, которыми он вовсе не располагал. Сверх того, «гегемон» позволил ускользнуть лучшему из полководцев, находившихся на персидской службе, Мемнону, который, воспользовавшись ошибкой или безденежьем Александра, подготовил к обороне Милет и Галикарнас. Поскольку находившийся на службе у греков флот был отпущен, «Дарий прислал Мемнону (своему зятю) большую сумму денег и назначил его главнокомандующим. Мемнон навербовал много наемников, снарядил 300 кораблей и деятельно взялся за все, что относится к войне» (Диодор, XVII, 29, 1–2). Он овладел островом Лесбос, переманил на персидскую сторону острова Эгейского моря и бóльшую часть Пелопоннеса и на протяжении целых шести месяцев не давал экспедиционному корпусу Греческого союза в Малой Азии двинуться с места. Поэтому внезапная смерть Мемнона в мае 333 года явилась для Александра большим везением.
