Книга На Фонтанке водку пил - Владимир Рецептер

Ну вот… А Слава Стржельчик репетировал в телеспектакле роль Петра Яковлевича Чаадаева, и у нас с ним ничего не получалось. У Р. не получалось, потому что он был озабочен доделками сценария и другими режиссерскими проблемами, а у С. — потому что он еще не брался за роль. Может быть, Стриж рассчитывал на Розу Абрамовну Сироту, сопостановщика Р. Она обещала к началу съемок появиться в студии, взять на себя руководство телекамерами и дать наконец возможность артисту Р. сосредоточиться на собственной роли.

Мы сидели в Славиной гримерке, и, облаченный в махровый синий халат, он одним глазом посматривал в текст, а другим следил в зеркале, как сходит с холеного, покрытого вазелином лица отработавший грим.

— «Поздравляю вас с приездом в наш Некрополь… Некрополь… город мертвых!» — читал он. Привезя в Петербург победный Туркманчайский мир, Грибоедов пытался заразить опального философа своими строительными идеями, и у него — вот совпадение! — тоже ничего не получалось. Мы снова произнесли текст, стараясь уложить его в памяти, но тыняновские слова продолжали топорщиться и звучать почти чужеродно.

И вдруг, очевидно от отчаяния, Р. осенила простейшая аналогия.

— Слава, — сказал он, — послушай, ты ведь в этом театре с самого детства. Поступил в студию до войны, ушел в армию, вернулся, окончил учебу, начал работать, пережил все режиссерские смены, сыграл сто ролей… Так?..

— Так, — настороженно подтвердил Стржельчик.

— Что нужно сделать, чтобы жизнь этого театра стала лучше, богаче и благородней, тебе известно не хуже моего?.. Так?..

— Так, — повторил он, довольный моими признаньями.

— И вот из Ташкента приезжает какой-то чудак, — тут Р. употребил более сильное выражение, — и учит тебя, как жить в твоем собственном доме!.. Понимаешь?.. Ситуация просто чудовищная!.. Только английское воспитание заставляет тебя сдерживаться!.. Они оба говорят о России как о своем доме, понимаешь?.. Но ты-то старше, ты-то мудрее… И боли в тебе больше…

— Давай попробуем, — сказал Слава, опустив глаза в роль.

Он все еще сидел перед гримировальным столиком, а Р. — сбоку, на диванчике, глядя в его левую щеку и ловя взгляд в зеркальной створке.

Минуту Стржельчик держал паузу, а потом раздельно, значительно, с горьким сарказмом произнес:

— Поздравляю вас с прибытием в наш Некрополь, город мертвых, — и поднял на Р. прозрачные, раненые, пронзительные глаза…

Теперь, потрясенный результатом, держал паузу Р.

Наконец, снимая напряжение, он решил:

— Все!.. Репетировать больше не будем. Вот так завтра и сыграй…

Разрешенный побочным сыном товарища Сталина просмотр был устроен в Москве, в Театральном музее имени Бахрушина. На него собралась утвержденная по списку группа лиц, в том числе Виктор Шкловский, Вениамин Каверин, Ираклий Андроников, Виталий Виленкин, Валентин Непомнящий, Лазарь Лазарев, Наум Коржавин, Станислав Рассадин… Они подробно и детально обсуждали телефильм и даже хотели писать в его защиту.

— Но, Боже мой! — говорил каждый из них. — Как Стржельчик сыграл Чаадаева!.. Какая глубина!.. Какое проникновение!..

А последний из названных даже подошел к автору с вопросом:

— Такое впечатление, что Стржельчик прочел всего Чаадаева!.. Это действительно так?..

— А как же! — подтвердил Р. — Он, кроме Чаадаева, с детства ничего не читает!.. Ты с ним поговори…

Когда все разошлись и мы с Сиротой остались вдвоем, она сказала:

— Знаешь, Володя, фильм получился, артисты замечательные… Но лезть на стенку… Ей-богу, не знаю… Пусть остается легендой!..

За окном тревожил душу темный канал, мощные быки торчали по тому берегу, держа незнакомый и неизвестно куда стремящийся хайвей. По дуговой эстакаде на уровне наших глаз двигалась бесконечная вереница пестрых авто. А чуть левее зазывал перебраться на другую сторону широкий мост с пешеходными полосками и длинным рядом цветочных клумб в больших светлых посудинах. В круглых корытцах жили красные цветы, в овальных зеленела высокая травка, и этот пестрый пунктир — через три красных зеленое — почти подмигивал нам: «Пошли гулять, пошли!..».

Но инструкции были совсем другие, и нам оставалось следить за жизнью города из своих сепаратных окон, как одесским пенсионерам…

«Что слава? — думал Р. словами любимого поэта, — яркая заплата…» И пестрые японские зонтики казались ему цветами…

Но можно ли обойтись без славы трепетному артисту?..

И можно ли насытить его ветреной славой?..

Незадолго до отъезда из Токио произвольная пятерка — Стриж, Басик, Розенцвейг, Аксенов и Р. — стояли как вкопанные, наблюдая экзотическое зрелище. По узкой улочке дети тащили легкие носилки, украшенные цветами и лентами; взрослые сопровождали их на некотором расстоянии, неся в руках ведра, кастрюли, какие-то палки и запасы пестрых украшений. Собственно, мы оттого и остановились, что нам перекрыла ход эта японская процессия. Тут же взрослые принялись мыть улицу, выливая на асфальт принесенную воду и усердно охаживая огороженный участок тряпками и швабрами.

В центре вымытого отрезка они поставили большой пластмассовый таз, в котором плавали морские угри или другие похожие на угрей длинные змеевидные рыбы. И вот девушка приятной наружности, конечно, не такая красивая, как Иосико, но все-таки, достала из таза одного угря и, выпустив его на мокрый асфальт, показала детям, а заодно и нам, как трудно ухватить скользкую рыбку на скользком асфальте. Но именно это она призвала делать. Детям раздали полиэтиленовые пакеты, белый таз опрокинули вверх дном, угорьки заскользили в разные стороны, а дети принялись их ловить. Победителем должен был стать тот, кто поймает больше скользких угрей. На мокрой уличной лужайке раздались громкие крики, и дети, веселые и серьезные, зашлепали по мелкой воде, охотясь за убегающей рыбкой. Они кричали и хватали длинных угрей, а угри выскальзывали из рук и ловко удирали, их пробовали поймать другие, опять упускали, и долго над узкой улицей стоял веселый галдеж, а победителей все не было. И тогда Сеня сказал:

— Конечно, не в этом дело, но, кажется, мы похожи на этих детей, а наши успехи — как рыбки на асфальте — выскальзывают прямо из рук…

Он был неплохим философом, наш тихий Семен, и его внезапные перлы рождались в воздухе гастрольной свободы…

4

Читатель, не переживший славных времен, представит себе нашу жизнь, только возбудив свое воображение и хотя бы на минуту оказавшись пленником суровых обстоятельств. Ну, в карантине, например, посреди всеобщей холеры. Или в черте оседлости, закрепощенный царской тюрьмой народов… Впрочем, этих исторических ужасов никто и не помнит…

Как же объяснить новым людям, которые, имея средние деньги и неважно какое образование, в любой день могут отправиться по стране или в дальнюю загранку, что чувствовали мы, пленные отпущенники, на острове Хондо, посреди вражды и приязни, на пике своей загадочной гастрольной судьбы?.. Как им объяснить… А-а-а-а… Попробую… Представьте, господа, что вас сначала арестовали и подержали в Крестах или Бутырке, а потом выпустили под подписку о невыезде… Представили?.. Ну вот…