Книга Софья Толстая - Нина Никитина

Уже вечерело, когда они подъехали к дворцу графини Паниной, напоминавшему средневековый замок. Все было удобно и роскошно, так что лучшего желать было просто невозможно. Их огромная семья разместилась в комнатах верхнего этажа, а на первом этаже они пользовались только столовой. Лёвочку также разместили внизу, рядом с гостиной. Для себя Софья выбрала комнату с огромными окнами и с дверью, ведущей на роскошную террасу, где стояла подзорная труба, в которую она разглядывала проходившие мимо Гаспры пароходы и катера. Удобства в огромном замке, выполненном в псевдоготическом стиле, были просто царскими. Мраморные лестницы, ковры, картины, камины, восхитительные виды из окон дворца — все было впечатляющим. Посреди двора журчал огромный каменный фонтан, чуть дальше виднелся купол домовой церкви. Кругом благоухали розы, магнолии, канны, росли кипарисы и грецкие орехи. В общем, вполне презентабельное палаццо, в таком никто из них никогда не жил. Да еще красота моря и гор! Со всех сторон панинскую дачу окружали имения великих князей. Лёвочке замок очень понравился, он радовался, восхищался всем, словно дитя.

Софья ездила то в Алупку, то в Ялту, чтобы насладиться красотой южных мест. Частенько принимала гостей сама: то великого князя Николая Михайловича, то старинных Лёвочкиных знакомых, Самарина и Оболенского, а еще Чехова, Горького и Бальмонта. Чтобы доставить удовольствие мужу, она играла на рояле. Благодарный слушатель не раз хвалил ее.

Между тем Лёвочкины страдания не прекращались, сопровождаясь постоянными болями, то в коленях, то в пальцах ног, то сильнейшими стеснениями в груди, то перебоями в сердце, то скверным пищеварением, то угнетенным состоянием духа. Бессонными ночами Софья постоянно прислушивалась к его дыханию. Муж категорически не желал видеть докторов, злился, брюзжал, протестовал, отказывался принимать лекарства, но в то же время мог поминутно щупать и считать свой пульс, а иногда просил об этом Машу. Что и говорить, Софье все время приходилось бороться то с Лёвочкой, то с его болезнью, спасая его жизнь и обманом давая лекарственные препараты, хотя бы кофеин.

Вскоре Софья заметила, что стала полнеть, что ее душа потихоньку засыпает. Ее избаловал комфорт, к которому она не была приучена. Она не желала такой жизни, с короткими днями, длинными ночами, опавшими листьями, летним теплом и осенней тьмой. Кругом было тихо и однообразно. Даже дочь Таня казалась какой‑то «тихой», возможно, из‑за того, что она снова была «с брюшком», постоянно что‑то вязала, думала о муже, «Михайлушке», который вот — вот должен был приехать сюда, поселиться с ней во флигеле, где ему будет тепло. А в большом доме было холодно и сыро из‑за того, что невозможно было должным образом отопить такой огромный каменный замок. С приездом Тани было решено, что все они останутся здесь до весны, к величайшему сожалению Софьи.

Теперь вечерами все собирались в огромной гостиной, украшенной копиями Мурильо в золоченых рамах, японскими фарфоровыми вазами. Около камина грелся Сережа, а на диване лежал «больнешенький» Лёвочка. Саша, как всегда, что- то переписывала для папа, а бедная Таня уже знала, что снова носит в себе мертвого ребенка и роптала на горькую судьбу. А Софья готовилась к тому, что ей придется разрываться между больным мужем и несчастной дочерью. К тому же прислуги в доме было явно недостаточно.

Софье было жутковато и очень одиноко в этом огромном дворце. Ее не могли отвлечь от грустных мыслей даже море и цветы. В такие минуты Крым казался ей слишком «наглым», с его цветущими миллионами роз, «зараженным, инфекционным местом», а замок графини она находила похожим на тюрьму, из которой не сможет больше выйти.

Таня родила мертвого мальчика и чувствовала себя ужасно, ее постоянно лихорадило из‑за сильного прилива молока. А Лёвочка уже пять дней лежал неподвижно и все время повторял: «Карета подана». Он часто бредил, говорил, что «Севастополь горит», просыпаясь, начинал перебирать руками край вязаного шерстяного одеяла, просил, чтобы пригласили врачей Бертенсона и Щуровского. Врачам приходилось впрыскивать ему мышьяк. Таня с мужем собрались уезжать из Гаспры. Без нее Софья чувствовала себя совсем одинокой. Даже приезжавшие сюда Илюша и Андрюша не могли ее утешить. Они постоянно играли в столь ненавистные ей карты. Она же, вместе с Сашей, продолжала «толстеть», объясняя это своей однообразной жизнью, слишком тоскливой, а также очень полюбившимся ей виноградом «изабелла». Однажды ночью поднялась сильная буря, переколотившая все стекла в доме и даже кое — где вырвавшая оконные рамы, чем всех крайне напугала. Однако Новый год они встречали в одних только платьях, будто наступило лето. Кним надачу пришли ряженые, которые, топая ногами, дико плясали под аккомпанемент Саши.

Состояние здоровья Лёвочки постоянно менялось, то он чувствовал себя плохо, то чуть лучше, то снова плохо. Теперь Софья все больше доверялась ялтинскому доктору Альтшуллеру, которого в свое время порекомендовал Тане Антон Павлович Чехов, лечившийся у него. Но муж слабел, жизнь его шла под гору. Поэтому Софья рискнула побеспокоить врача Тихонова, лечившего великого князя, который, осмотрев больного, не нашел никакой непосредственной опасности, но тем не ме — нее пригрозил плохим исходом, если муж будет переедать и утомляться. Софья не оставляла Лёвочку одного даже на полчаса. Ночью непременно давала ему молоко, в которое добавляла ложечку коньяка и строфант. Он был угнетен своей продолжительной болезнью, отдалялся от всех, порой бунтовал, отказывался от лекарств. Конечно, Софья уставала из‑за постоянной борьбы с мужниными уловками. Он пытался противостоять ей, когда она заставляла его принять лекарство. Здоровье больного благодаря ее уходу и заботам врачей немного поправилось. Муж даже стал иногда что‑нибудь пописывать или играть в винт. Однако было необходимо снова изменить диету, а упрямый Лёвочка ни за что не желал подчиниться ей, например, питаться рыбой или курицей, а настойчиво ел морковь или цветную капусту.

Доктора не понимали, почему у их пациента продолжается жар, а сам он так медленно идет на поправку. У него болел левый бок. Софья мазала больное место йодом и клала на него компресс. Но боль в боку не исчезала. Софью охватило отчаяние от бессилия местных врачей Елпатьевского и Альтшуллера. Тогда приехал московский врач Щуровский, а вслед за ним прибыл из Петербурга почетный лейб — медик Бертенсон. Он очень беспокоился, что больного лечат не так и тем самым вредят его выздоровлению. Бертенсон считал, что Лёвочка принимал слишком много хинина, чем нанес вред своей печени, которая из‑за этого уплотнилась. Он прописал пациенту строгий режим: не утомляться, понемногу гулять, отдыхать днем около полутора часов, ложиться в постель раздетым и есть три раза в день, не употребляя при этом гороха, чечевицы и цветной капусты, пить кофе с молоком не меньше четырех стаканов вдень, соблюдая при этом строгую пропорцию. Так, натри четверти молока должна была приходиться одна четверть кофе. Молоко разрешалось пить и без кофе, но только непременно с солью. Также доктор Бертенсон рекомендовал вино или портер, но не больше двух мадерных рюмок в день. Еще была предписана ванна с температурой воды в 28 градусов и с разведенными в ней полутора фунтами мыла. Прием ванны не должен был превышать пяти минут, после этого необходимо было обливаться чистой водой такой же температуры. Такую ванну врач рекомендовал принимать не менее одного раза в две недели. В промежутках между их приемом предусматривалось обтирание тела спиртом или одеколоном с мылом.