Книга Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок - Дмитрий Володихин

Прежде всего, будущую Академию планировалось разместить именно здесь, в Заиконоспасской обители, на земле Китай-города. Иначе говоря, училищу Сильвестра Медведева предназначалась судьба саженца, из которого вырастет могучее древо Академии. Типографская школа, таким образом, несмотря на все успехи ее ректора и учащихся, теряла в этом деле приоритет.

Обучение предполагалось вести за счет казны. Государь оплачивал строительство академических зданий, а также их оснащение, передавал «блюстителю» собственную библиотеку[231]. Такой порядок уже утвердился в прежних школах, в том числе и на Печатном дворе. Исключение составил, пожалуй, лишь книжный фонд: для Типографской школы его специально закупали.

Учениками могли стать люди разных сословий — та же бессословность царила и у Тимофея.

В отличие от Типографской школы преподавательский коллектив получал огромные средства на обеспечение и мог контролировать их самостоятельно. Под Академию не только отдавался участок земли, к ней приписывалось еще семь монастырей и пустыней, Вышегородская волость Верейского уезда, пасеки и пустоши в разных местах. Таким образом, учебное заведение не зависело бы от состояния казны. Ему гарантировали изрядный доход от собственных земель.

Круг основных предметов — шире, нежели у Тимофея: грамматика, пиитика, риторика, диалектика, «философия ра-зумительная, естественная и нравная», богословие. «Науки», связанные с магией, не подходили для русской Академии, хотя на Западе университетские ученые мужи их отнюдь не чуждались. Да и сам Симеон Полоцкий баловался астрологией… На такие предметы «Привилегия» накладывала прямой запрет.

Преподавание собирались строить на основе четырех языков: «славенского», «еллиногреческого», «польского» и «латинского». Когда-то подобные планы строил Симеон Полоцкий, уступая, как видно, настояниям Алексея Михайловича. Не зная греческого в достаточной степени, Симеон Полоцкий все же соглашался на славяно-латино-греческий формат обучения. Как видно, он рассчитывал отыскать греков-учителей и поделиться с ними частью учебной программы. Для него и для Сильвестра Медведева основой образования являлась, несомненно, латынь. И вот на это стоит обратить особое внимание. По всей вероятности, не славяно-латинский, а славяно-латино-греческий формат обучения явился, как и при Алексее Михайловиче, плодом настояния самого монарха. Федор Алексеевич видел самые очевидные плюсы Типографской школы; для него близость православия и преподавания на греческом была естественной и понятной; он знал, сколь негативно отреагирует Церковь на введение «голого» латынничества, и внутренне соглашался, надо полагать, с подобной реакцией. Таким образом, Федор Алексеевич выступил, скорее всего, в роли силы, стремящейся к сбалансированному формату образования, к соединению достоинств обоих языков в учебном процессе.

Академии давались широчайшие полномочия как учреждению по надзору за чистотой православия. Его «блюстителю» и учителям вменялось в обязанность бороться против колдовства, гадания, богохульства, кощунства, ересей, любых миссионерских поползновений иноверцев. Речь идет не только о роли «экспертов» по делам веры и «состязателей» в межконфессиональных диспутах. Имеются в виду активный надзор и отчасти — карательные функции. Вот точная формулировка из «Привилегии»: Академия учреждается, помимо всего прочего, еще и с целью «…от всяких еретиков и ересей православныя нашея восточныя веры охранения». Слава богу, этого не произошло. Подобный заряд «Привилегии», если бы она обрела силу государственного документа, придал бы просвещению на русской почве мрачный вид. Невиданное дело! Такого не бывало ни в Западной Европе, ни на Православном Востоке! А захват столь мощного инструмента «латинствующими» мог бы дать им серьезное средство для борьбы со священноначалием Русской церкви. Не этого ли добивались Медведев и его среда, включая в документ свирепые пункты о борьбе с иноверцами и еретиками? Тут ведь спрятана целая инквизиция, и не очень понятно, контролирует ее патриарх Московский или… сам должен ее побаиваться. Что же тогда говорить о людях не столь высокопоставленных — например, о «книжниках» из иного «идейного лагеря»?! Да какого «книжника» нельзя ущучить за «мудрование»…

Отсюда — очень серьезные требования к вероисповеданию самих учителей. Их должны были назначать только из православных. К малороссам, а затем и к грекам[232] выставлялось требование всесторонней проверки: нет ли в их биографии каких-либо фактов измены православию? Особое сомнение вызывали иноземцы, недавно перешедшие в православие из другой «веры». О них сказано с предельной жесткостью: «А новопросвещенным от римския веры, и люторския, и кальвинския и иных ересей приходящым в тех училищах блюстителю и учителям, ради веры нашей лучшего хранения, весьма не быти, ибо они обыкоша злохитростным образом тайно ереси своя помалу во ученики вкореняти». Если же в преподавательский состав все-таки затешется враг и начнет «…каковая подлоги толкования или подлоги ко усумнению нашея восточныя веры подлагати или… ону иным верам во всем равенстве совершенном полагати, паче же аще кто из них начнет чуждую веру римскую или ереси люторския и кальвинския и иныя какия похваляти, а нашу православную веру укаряти или каковыя порочныя на ню словеса произносити», — то да будет «извержен» из учителей и понесет иные наказания. Упорствуя, не соглашаясь покаяться, такой лжеучитель может удостоиться и сожжения, — как сообщает «Привилегия». И в этих требованиях чувствуется тяжелая рука патриарха Иоакима, опасавшегося допустить к преподаванию волков в овечьей шкуре. А может быть, и рука самого Федора Алексеевича: при всей тяге к реформам, к просвещению он чуждался религиозного вольнодумства. Любые шаги просвещения могли, по его разумению, совершаться лишь на основе непоколебленного православия. Как уже говорилось, уступок иным верам, особенно католицизму, на земле своей державы он не допускал. Открытых, явных католиков Россия тогда не любила, видя примеры жестокого гнета в отношении православных на территории ближайшего соседа — Речи Посполитой. Ну а тайных католиков опасались еще больше, чем явных: к чему они скрывают свою истинную сущность?

«Привилегия» составлена от имени Федора Алексеевича. Оставалось лишь доработать ее и придать ей характер государева указа.

Но… государь Федор Алексеевич скончался, не успев окончательно утвердить «Привилегию». Возможно, с монаршей точки зрения, она нуждалась в доделках или даже коренной переработке. Нет никакой возможности определить степень согласия царя с содержанием «Привилегии». Бог весть, допустил бы он создание подобного трибунала по духовным делам. Одно дело — Академия, славное начинание, и совсем другое — религиозная полиция. Ясно одно: общее направление документа совпадало с чаяниями русского монарха. Хотя бы в той части, где говорилось об учебном процессе.