Книга Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

— Что вы будете? — спросил нас Дядя Джафар.

— Кулфи! — завизжали дети. — Ты тоже возьмешь кулфи, Джо?

— Это вкусно?

— О да, — заверила старшая, Батул.

— Если не поливать его всякой липкой дрянью сверху. Тогда прямо как мороженое, — сказал Заин, младший, немножко похожий на Криса.

— Что за выражения! — пожурила его бабушка, Тетушка Асма.

— Обязательно попробую, — подмигнула я ребятишкам. — Но без всякой липкой дряни.

Подали тарелки с кулфи, и некоторое время все молчали, поглощая изумительное, «милостиво сладкое» лакомство.

Потом Тетушка Асма сказала:

— Как приятно было сегодня вновь услышать голос Дины на меджлисе. Ни у кого больше нет в голосе столько дард[134].

— Дард?

— Да. Боли.

— Понимаю. Но… я никогда прежде не слышала, чтобы слово употребляли в таком значении. Это в хорошем смысле?

— Конечно. Значит «быть наполненным духом». Ты ведь знаешь, что означает на урду хумдард?[135]

— Сочувствие?

— Гораздо больше.

Хумдард. Сложное слово. «Наша — боль».

— Больше, чем сочувствие?

— Думаю, да. — И тут же тетушка сменила тему: — Итак, Джо, вы с Диной уезжаете на следующей неделе?

— Да. — Но внутри поднимался страх, страх вернуться к Крису и его вопросам, которые, знала я, только начинались.

— Почему так скоро? Я хотела попросить вас задержаться подольше. Может, помогли бы мне отговорить этого безответственного человека, твоего отца, от его безумной поездки.

— Какой поездки?

— Как?! Ты не знаешь? Не знаешь, куда он собрался?

— Не знаю. А куда все же?

— В Ирак! — ответил вместо матери Джафар. — Совершить зиарат — паломничество. На время Челум[136]— сорок дней после Ашуры. По-арабски называется Арбаин[137]. Он поедет в Кербелу и Неджеф. И в прошлом году туда ездил. Последние годы он регулярно там бывает.

— Нет, — покачала головой Тетушка Асма, — в тот год, когда война началась, не ездил. Тогда пал Багдад, слишком опасно было.

— А сейчас что, безопасно? — усмехнулся Дядя Джафар.

— Ну разумеется, нет. Тебе, Джафар, прекрасно известно, я все время пытаюсь его остановить — и в прошлом году тоже. Но он никого не слушает. Даже Акилу. — Тетушка обернулась ко мне: — До войны мы ездили туда все вместе. Джафар, Хасина, мои родители. Пока с отцом не случился удар. Чудесное было путешествие. Я понимаю, почему ему хочется туда возвращаться. Я бы тоже хотела. И обязательно еще поеду, Иншалла, когда война кончится. Но нужно быть разумным. Столько сообщений о нападениях. Слишком опасно. Ты должна убедить его, Джо. Я уже устала. А тебя он послушает. Он же твой отец.

К подобным заявлениям я уже привыкла. Выхода не было. Тетушка Асма, разговаривая со мной, называла Садига исключительно «твой отец», не обращая внимания, как я съеживаюсь от этих слов. На меджлисе она представляла меня всем как внучку Дины, дочь Садига. Я не могла быть просто Джо для нее. Официальное положение человека определялось в контексте более широкого круга отношений, и мне это теперь казалось обычным делом. А сейчас ее слова будто осветили мне путь, указывая направление. Я промолчала, доела кулфи и ждала возможности поговорить вечером с Диной. Лежа в огромной кровати, на которой мы спали вместе, я дождалась, пока она погасит свет, и начала:

— Ты знаешь, что Садиг собирается в Ирак?

— Да, он говорил. Он и в прошлом году ездил. Но отчего-то забыл упомянуть в своих ежемесячных звонках, — сердито фыркнула Дина.

— Я хочу поехать с ним.

— Что? — Дина подскочила на кровати и тут же включила свет. — За каким бесом?

Впервые я по своей воле подняла тему Криса. Не в той части, которую пока не могла открыть, про цвет его глаз. Только то, что было важно сейчас. Поездка Садига в Ирак и моя вместе с ним — это способ дать Крису то, что я сама обрела, встретившись с Фазлом. Мы говорили с Диной очень долго. Убедить ее не удалось.

Утром я сообщила Садигу о своем намерении.

— Нет, — категорически отказал он. — Это опасно.

— Для тебя безопасно, а для меня — нет?

— Это не одно и то же. Для меня это вопрос веры. Для тебя… а зачем это тебе нужно, Джо? Не понимаю.

Пришлось рассказать ему ту же историю, что Дине. Про Криса, про его службу в Ираке. О том, что он написал в своем дневнике. О «несчастном случае». И о том, что необходимо сделать, чтобы воспоминания не погубили его.

Садиг повел себя так же, как его тетка по отношению к нему, — принялся отговаривать. Меня такой ответ не устраивал.

— Ты сказал, это вопрос веры. Для тебя. Неужели ты не понимаешь, что для меня это тоже вопрос веры? Я должна это сделать. Уверена. Именно поэтому я здесь. Я точно знаю. Я должна сделать это ради своего брата.

После долгих споров, долгого сопротивления Садиг сдался.

— Ладно, Джо. Крис — твой брат. Значит, и мне он человек не чужой.

Здесь мне надо было признаться. Как и много раз до этого. Но я опять промолчала. А Садиг тем временем продолжал:

— Если ты чувствуешь, что должна так поступить, я помогу тебе. Но в таком случае мне нужно добыть для тебя пакистанский паспорт. С американским слишком опасно.

— Тогда тебе придется сделать два паспорта, Садиг, и для меня тоже, — вмешалась Дина. — Одних я вас не отпущу.

Через неделю все было готово. Я совсем не боялась. А Дина, приняв решение, была просто счастлива.

— Всегда мечтала увидеть Кербелу, еще с детства. Знаешь, моя бабушка, которую я никогда не видела, похоронена там. С начала войны в Ираке, когда в новостях все время показывали Кербелу и Неджеф, я словно слышала странный зов. Думаю, ты права, Джо. Надеюсь, ты найдешь там то, что ищешь. Во имя своего брата.

Мы путешествовали в многолюдной группе паломников, большинство из которых ехали прямо из Карачи. По паспорту, раздобытому Садигом, — за немалые деньги, полагаю — меня звали Джамиля Мубарак. Таким образом, как он пояснил, меня можно по-прежнему называть Джо. Мы провели ночь в Дубае, дожидаясь остальных паломников, в основном индийского и пакистанского происхождения, прилетевших из Канады, Африки и Англии. Всего собралось человек сто пятьдесят.