Книга Меч и роза - Марша Кэнхем

Как в большинстве шотландских домов, мебели здесь было не много. У стены слева от камина стоял большой шкаф, напротив камина – широкая кровать красного дерева с огромной периной и занавесями, которые утром привязывали к столбикам кровати, а вечером задергивали, превращая постель в уютный бархатный кокон. Между окнами помещался круглый столик на длинной ножке, с вазой, наполненной зимними розами, которые леди Энн выращивала в солнечной оранжерее, примыкавшей к столовой. Перед камином стояли диван, обитый Дамаском, и два стула с высокими спинками.

Это настоящий рай, думала Кэтрин, онемев от счастья. Предоставленная самой себе, пока Алекс распоряжался в лагере, она насладилась продолжительной горячей ванной перед пылающим камином, безо всякого стеснения дважды попросив подлить еще кипятка. Алекс мог мыться даже в ледяных горных речках, не испытывая ни малейшего неудобства; он мгновенно засыпал на жесткой земле и всегда пылал жаром, как печка, даже в теплые летние ночи или в зимние бури. А Кэтрин мерзла с тех пор, как покинула Дерби. Ее пальцы рук и ног и кончик носа всегда были красноватыми от мороза, ее мучил насморк, она уже сомневалась, что когда-нибудь сумеет отогреться по-настоящему.

В последнее время настроение у нее то и дело менялось, благодаря чему о ее положении узнали все, кроме Алекса. Целыми днями он был занят и уставал так, что вечерами мгновенно засыпал, а Кэтрин пристраивалась рядом, радуясь теплу его сильного тела. При каждой встрече Алуин задавал ей безмолвный вопрос – поделилась ли она известием с мужем, но Кэтрин только отрицательно качала головой: то ей казалось, что время еще не пришло, то она была не в настроении.

Но Дейрдре она все рассказала, и просиявшая миссис Маккейл восприняла известие со смехом, слезами и заметной озабоченностью. Втайне надеясь, что и она сама вскоре окажется в таком же положении, Дейрдре и радовалась за Кэтрин, и завидовала ей. Но когда Дейрдре задумалась и представила себе длинные часы в пути, скверную погоду, неизбежную тошноту, изнеможение, скудную еду и грязь, то встревожилась и согласилась с Алуином в том, что Александер должен немедленно обо всем узнать.

– Если я подожду еще немного, – возразила Кэтрин, разглядывая свое отражение в зеркале – ее живот и вправду слегка округлился, или ей только кажется? – он все поймет сам.

Наконец она решила завести серьезный разговор сегодня. Она скажет ему все сразу, какими бы ни были последствия. Если когда-то он сказал правду – о том, что ненавидит детей и пинает собачонок, которые вертятся под ногами, – значит, он просто усмехнется и промолчит. Изменить что-либо она уже не в силах, даже если бы хотела... а она не желала об этом даже думать. Ее приводила в трепет мысль о том, что она родит ребенка, и она понимала, что привяжется к нему еще до рождения. Правда, ей было страшновато, но ведь она ждала ребенка от Алекса, а это многое значило. Она будет сильной, смелой, и...

По ее плечу поползли мурашки. Понимая, что она уже не одна в комнате, Кэтрин медленно обернулась к двери.

Она только что вышла из ванны и теперь в одной тонкой кофточке сушила волосы перед камином. Алекс, бесшумно вошедший в комнату, застыл на пороге, любуясь гибким телом жены, озаренным пламенем. Кофточка едва прикрывала плавные изгибы бедер и округлости ягодиц, и Алекс пожирал взглядом эти прелести, чувствуя, как в глубине его тела пробуждается желание.

Он вдруг понял, что привык к красоте Кэтрин, стал принимать ее как должное. Ее ноги остались стройными, кожа – белой и тонкой, как фарфор, безупречно чистой, как в день их знакомства, несмотря на все беды и трудности последних месяцев. Когда он в последний раз видел ее густые волосы распущенными, а не заплетенными в толстую косу? Когда видел ее стройную фигуру в женской, а не в мужской мешковатой одежде? В последнее время даже любовью они стали заниматься наспех, под кусачими шерстяными одеялами, не удосужившись раздеться.

Наверное, поэтому он только теперь заметил перемены. Они были едва уловимыми, но он помнил каждую складочку и родинку, каждый изгиб и впадинку, каждую маленькую тайну тела Кэтрин и потому сразу обратил внимание на ее округлившийся живот.

– Давно? – спокойно спросил он.

Кэтрин крепко сжала гребень, костяшки ее пальцев побелели, как ручка гребня, сделанная из слоновой кости.

– Точно не знаю, – ответила она таким же холодным и бесстрастным тоном. – Но кажется, это случилось в ту ночь, когда ты нашел меня в Роузвуд-Холле. Я никогда не любила тебя сильнее, чем в ту ночь. С тех пор моя любовь не угасла, но именно тогда я окончательно поняла, что ты – мой единственный мужчина. В ту ночь все, что случилось со мной до тебя, стало бессмысленным и никчемным, жизнь без тебя потеряла всякое значение.

Пока она говорила, Алекс подошел ближе. Отблеск огня упал на его лицо, омыл золотом волосы и кожу, подчеркнул каждую черту, но не нарушил пристальность взгляда. Кэтрин вдруг поняла, что смысл взглядов Алекса не научилась бы расшифровывать, даже прожив с ним тысячу лет. У нее задрожал подбородок, в висках застучало. Она стояла слишком близко к огню, тепло проникло сквозь ее кожу и теперь растапливало плоть, обжигало чувства. Ослепленная любовью, она смотрела, как озаренный пламенем Алекс приближается к ней и останавливается на расстоянии вытянутой руки.

– Когда же ты собиралась обо всем рассказать мне?

– Сначала я хотела убедиться, – шепотом ответила Кэтрин. – А потом ты был так занят... а я боялась... – Она осеклась.

Алекс прищурился:

– Боялась? Чего?

– Тебя. Того, что ты скажешь. Ты же когда-то говорил, что тебе ненавистна даже мысль о детях. Но точно так же ты говорил о жене, и я думала... в общем, мне казалось, что если ты смирился с существованием жены, то как-нибудь привыкнешь и к ребенку, и я... – Она опять умолкла, широко раскрыв влажные глаза.

Губы Алекса медленно растягивались в улыбке.

Не проронив ни слова и ничем не объяснив свою улыбку, он зажал лицо Кэтрин в ладонях и приник к ее губам в глубоком, страстном, как близость, поцелуе. У Кэтрин перехватило дыхание, она лишилась дара речи и затрепетала. Этот благоговейный трепет охватил все ее тело, а Алекс встал перед ней на колено, обнял ее за талию и прижался к ее животу сначала губами, потом бронзовой щекой.

– Прости, если я напугал тебя, – хрипло пробормотал он. – Мне очень жаль, если по моей вине ты считала, что я не обрадуюсь, узнав, что ты любишь меня и носишь моего ребенка.

Кэтрин выронила гребень и запустила пальцы в густые волны блестящих черных волос.

– О, Алекс!

Горячая слеза сорвалась с ее подбородка и упала ему на щеку, он выпрямился и снова обнял Кэтрин. Но обоих не держали ноги, поэтому Алекс поспешил подхватить жену, сесть на стул у камина и усадить ее к себе на колени, согревая своим телом и прокладывая губами дорожку поцелуев в ее шелковистых благоуханных волосах.

– Мадам, вам и вправду удалось заставить меня изменить мнение о супружеской жизни, – задумчиво прошептал он. – Вы так околдовали меня, что думать о вас стало для меня так же привычно и необходимо, как дышать. Но лишив меня душевного покоя, вы не утихомирились: теперь вы завладели моим сердцем, моей жизнью и моей душой.