Книга Тайный дневник Исабель - Карла Монтеро Манглано

— А что сейчас будешь делать ты?

Услышав от тебя этот вопрос, я осознала, что до сих пор не решила, чем буду после сегодняшних похорон заниматься.

— Я, наверное… могла бы повышивать, сидя возле камина… если бы умела вышивать. Или же могла бы написать какое-нибудь меланхолическое стихотворение, невидяще глядя в окно… но я за свою жизнь не написала ни одного стихотворения. А еще я могла бы взять колоду карт и пораскладывать пасьянсы… однако это занятие, конечно же, кажется мне необычайно скучным. Не знаю… Наверное, мне тоже следует пойти в свою комнату и немного отдохнуть. Может, напишу пару писем.

Едва я откровенно призналась в том, что не обладаю ни одним из главных качеств, приличествующих барышне из высшего общества (то есть не умею ни вышивать, ни писать стихи, ни терпеливо раскладывать пасьянсы), как тут же поймала твой загадочный взгляд, в котором можно было бы узреть восхищение, если бы я не была уверена в том, что ты ну никак не можешь восхищаться отсутствием во мне подобной великосветской изысканности.

Я подумала, что ты сейчас дашь этому своему взгляду какое-то словесное объяснение, но ты поступил по-другому: ты наклонился ко мне и, ничего не говоря, запечатлел на моих губах долгий поцелуй. От этого завораживающего прикосновения твоей бархатистой и теплой кожи я тут же разомлела и не стала тебе противиться. Когда ты отстранился, мне вдруг стало холодно и я почувствовала себя покинутой. Мне было жаль, что это удовольствие продлилось так недолго.

— Мне нужно идти, — еле слышно сказал ты.

Тебе нужно идти… Но зачем же ты тогда это сделал? Зачем ты начинаешь утолять мою жажду, а затем отрываешь бокал с живительной влагой от моих губ? Зачем ты пытаешься утолить мой голод, а затем вытаскиваешь пищу прямо у меня изо рта? Зачем ты смазываешь мои раны целительным бальзамом, а затем вытираешь этот бальзам? Зачем ты начинаешь согревать огнем мою заледеневшую душу, а затем убираешь этот огонь от меня подальше?

— И помни: это не ты меня поцеловала — это я тебя поцеловал, — произнес ты с таким видом, будто говорил что-то очень и очень важное.

Затем ты исчез за дверью, унося с собой и часть меня.

9 января

«Самоубийство». Это было самоубийство?!

Я помню, любовь моя, тот момент, когда во мне забушевала ярость. Сдерживаемая в течение долгого времени и подобная лаве дремлющего вулкана, она начала клокотать во мне, когда я прочла полицейский отчет относительно гибели Бориса Ильяновича. Это был весьма неправдоподобный отчет, в котором бросались в глаза многочисленные грубые ошибки, допущенные во время проведения следствия, а также подтасовки и манипуляции. Описание вскрытия трупа, например, больше походило на составленное школьником коротенькое сочинение о том, как он разрезал на куски ящерицу. Не было установлено, кому принадлежал найденный пистолет; никто не посчитал, сколько пуль было в магазине пистолета, и не проверил, такой ли пулей был убит Ильянович; полицейские не удосужились определить расстояние, с которого был произведен выстрел, и рассчитать траекторию полета пули; не был проведен анализ тканей трупа с целью выяснить, не содержатся ли в них барбитураты, как и не было выяснено, употреблял ли их погибший в больших количествах; не упоминалось о том, что на ночном столике в его комнате стоял флакончик с вероналом… И так далее, и так далее, и так далее. В общем, расследование было проведено весьма халатно, и невольно возникало подозрение, что здесь не обошлось без чьего-то злого умысла.

Когда охватившая меня ярость немного утихла, я, не задумываясь о возможных последствиях, побежала по коридорам замка, направляясь во вполне определенное место и с вполне определенной целью.

* * *

Признаюсь тебе, брат… Нет, правильнее будет сказать: уверяю тебя, брат, что в тот день я воспылал к ней ненавистью. Она заставила меня почувствовать себя слабым и уязвимым. Я, год за годом мужая и находя в себе необходимую силу воли, сумел укрепить свой дух, научиться управлять своими эмоциями и сдерживать проявления своего темперамента, а потому считал себя человеком стойким, сдержанным и непоколебимым. Однако она нарушила установившееся в моей душе равновесие: она заставила меня распсиховаться, она привела меня в ярость, она выбила почву у меня из под ног… Она открыла мой «ларец Пандоры» с искусством опытного вора, надев на руки белые перчатки.

— Что, черт возьми, здесь происходит?

Эта дерзкая и нахальная девушка ворвалась в мой кабинет, словно разъяренная оса. Она не постучалась в дверь и не закрыла ее за собой, а бесцеремонно подошла к моему столу и буквально бросила мне в лицо этот вопрос с негодованием, в котором не чувствовалось даже намека на вежливость.

Она своим вторжением оторвала меня от работы, а потому я поднял глаза и посмотрел на нее с недовольством. Однако мне подумалось, что на подобное проявление негодования мне следует отреагировать ледяным спокойствием, и я, стараясь выглядеть невозмутимым, поднялся на ноги и, подойдя к двери и закрыв ее, указал затем на стул и — с ироничной вежливостью — произнес:

— Добрый день, Исабель. Не желаешь ли присесть?

Она, не обращая внимания на мои слова, в которые я вложил упрек по поводу такого ее грубого поведения, снова начала бурно выражать свое негодование:

— Что это за маскарад?! Кого вы пытаетесь обмануть?! Любой, кто хотя бы иногда читает — пусть даже и самые дурацкие — детективные романы, без труда поймет, что это такое же самоубийство, как я — архиепископ Калькуттский! Тот, кто его убил, даже и не пытался замаскировать свое деяние под самоубийство!

Ричард и инспектор Франке уже предупредили меня, что ей не дают покоя обстоятельства гибели господина Ильяновича и что она в конце концов станет для нас проблемой. Я решил, что попытаюсь абсолютно спокойно реагировать на эти ее обвинения.

— Я пока еще не понял, что именно ты имеешь в виду, но если ты говоришь о смерти господина Ильяновича, то мне кажется, что тебе следует обратиться к полицейским. Боюсь, что лично я тебе ничем помочь не смогу…

— Глупости! — перебила она меня, как будто ей хотелось лишь делать выпады в мой адрес, но отнюдь не слушать мои объяснения. — За всем этим стоишь ты, и не смей отнекиваться! Ты умолчал о том, что был найден труп Николая, а теперь ты еще и солгал относительно того, как был убит Борис! Почему ты так упорно пытаешься скрывать правду?!

Я, не теряя самообладания и принимая брошенный мне вызов, смело выпалил:

— А ты? Почему ты так упорно пытаешься эту правду узнать?

Мой коварный вопрос застал ее врасплох, и она, замолчав, растерянно захлопала ресницами. Я заметил, что у нее на лице появился от волнения румянец. Мне уже даже показалось, что я поставил ей мат, однако она тут же мне продемонстрировала, что не допустит, чтобы последнее слово в этом разговоре осталось за мной.

— Я тебя предупреждаю, что я этого так не оставлю. Я уверена, что, кроме этих твоих продажных полицейских, найдутся люди, которые захотят узнать, чем же это ты занимался в комнате Бориса в ту ночь, когда его убили.