Книга Вангол - Владимир Прасолов

— Это ведь не случайность, Степан?

— Конечно нет. Таких случайностей не бывает. Теперь я лично буду конвоировать тебя до места дальнейшего отбытия срока, согласно особому распоряжению сверху. Вот такие пироги с котятами.

Степан довольно улыбнулся и вытащил из-за пазухи свёрток.

— Вижу, ты в порядке. А как и что с Марией? Где она?

— Мария, дружище, моя жена, и у нас два сына, одного Иваном кличут в честь тебя… — Отвечая, Степан извлекал из свёртка и раскладывал на лавке домашнюю колбаску, сало, хлеб и бутылку водки. Вытащив из кармана звякнувшие гранёные стаканы, Степан дунул в каждый и поставил их.

— Молодец! Молодцы вы, я ведь тогда ничего не успел…

— Да всё я знаю, Иван. Забудь, главное, что ты выжил в этой мясорубке, рад, что нашёл тебя. Мария счастлива будет, когда тебя увидит. Ты ведь ей как родной. Так что всё в порядке.

Животворно булькавшая водка наполняла стаканы.

— Ну, за встречу, Ваня!

— За встречу!

Степан одним глотком влил в себя водку и, довольно крякнув, занюхал хлебом. Иван пил медленными глотками и, осушив стакан, осторожно поставил. Степан подал другу кусок сала и хлеб.

— Закусывай, Иван. Мария солила.

— Я уж и вкус его забыл, — ответил Иван, откусывая в меру солёное, белое, с тонкими мясными прожилками, с чесночным духом сало.

Тем временем эшелон, слегка вздрогнув, тронулся.

— Вот теперь в добрый путь, — наливая по второму разу, сказал Степан.

— Что за беда, пересчитаем по второму разу. Куда он на х…р с баржи мог деться?

Старый сержант, повернувшись на месте по-уставному, зашагал по деревянной палубе к переборке трюма. Начальник конвоя, молодой офицер с сединой на висках и суровым взглядом карих глаз, облокотившись на поручни, стоял на небольшом мостике в корме баржи и с любопытством осматривал проплывавшие мимо берега могучего Енисея. Нещадно дымя трубой, небольшой буксир тянул баржу, искусно огибая острова и отмели. Широк Енисей, полноводен и красив. Ледоход давно прошёл, вода очистилась, но по берегам айсбергами ещё лежал наторошенный лёд, всеми цветами радуги сверкавший на солнце.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться. — Сержант с озадаченным видом стоял перед капитаном. Его серое лицо от волнения и страха подёргивалось. — Заключённого Остаповича нет. Три раза пересчитали, никто не видел, как он исчез, все молчат, сукины коты. Вечером на поверке был, ночью исчез. Часовые клянутся, что никто из трюма выйти не мог, все были под замком. Чертовщина какая-то.

— Так, Дедов, письменно мне объяснительные от часовых. Чтобы поминутно, что они видели и слышали за время дежурства. Я пока личное дело этого Остаповича полистаю. Потом с объяснительными всех по одному ко мне, понял?

— Так точно, — деревянными губами ответил сержант и, повернувшись, почти побежал в нос баржи, где в кубрике отдыхали его подчинённые. В сыром и полутёмном трюме довольно гудели зэки.

— Забегали вертухаи. Живоглот ушёл-таки, во как! Теперь с них шкуру снимут!

— Да, только этого не хватало. — Капитан стиснул зубы.

Побег с его конвоя — немыслимо. Баржа третий день в пути, к берегу только раз приставали, и то все под замком были. Немыслимо, куда он делся! Как смог бежать? Ещё раз осмотреть всю баржу? И так вверх дном перевернули. Интересно, что эта скотина собой представляет. Капитан долго искал дело заключённого и, вытащив, сразу увидел красную поперечную черту — склонен к побегу. Да, выговором не отделаться. Можно по полной программе угодить под трибунал. Вот сволочь!

— Товарищ капитан, тут, понимаешь, вот чего. Утром перед сменой Воротников выводил зэков, парашу выливали. А Смирнов, который заступил после Воротникова, говорит, что тоже сразу, как заступил, выводил зэков с парашей. По времени получается минут через сорок. Чё они там, уссались все разом, что ли?

— Что за параша?

— Бадья деревянная на сто голов рассчитана. Баржа ж без гальюна в трюме, не приспособлена, на ней же груза возили раньше, а не народишко. Вот и…

— Где этот Воротников?

— Здеся. — В тесный кубрик капитана втиснулся двухметровый детина с деревенским веснушчатым лицом.

— Ты парашу видел, осматривал? — спросил капитан.

— Товарищ капитан, кому охота в дерьмо заглядывать. Видел, что двое в корму бадью тащат, вывалили за борт. Обратно двое, переборку на замок, чё ещё.

— Дубина, под суд пойдёшь! Кто бадью тащил, помнишь? — заорал капитан.

— Да они все на одно лицо, сумерки ещё были, не запомнил я, виноват.

— Ты виноват, что на свет дураком родился! Пошёл вон. Слушай, Дедов, это же немыслимо. Вода ледяная. Посреди Енисея, до берега километр, не меньше. Неужели вплавь ушёл?

— Не поверю, товарищ капитан, должон утопнуть. Я бы не смог, хотя на Волге вырос. Вода больно холодна, да течение, да волна всю ночь, вона до сих пор барашки белые, баржу-то как качает. Не, не выплывет, утоп.

— Это всё гадание, утоп — не утоп. Сообщать придётся о побеге. Напишешь в рапорте, что утром этот негодяй прыгнул за борт и вы, применив оружие, пытались предотвратить побег, но течение и волны унесли тело зэка. Всё понял, Дедов?

— Как не понять, товарищ капитан. — Дедов вышел, и через минуту капитан услышал несколько выстрелов с кормы баржи.

«Соображает вроде сержант. Видно, не первый год в конвоях», — подумал капитан и, вынув чистый лист бумаги, начал писать рапорт о попытке побега заключённого, больше похожей на самоубийство.

В трюме только трое зэков знали, как ушёл Остап. Ещё в Красноярске, спустившись в трюм баржи с очередным этапом, увидели знакомца. В одном из лагерей встречались. Остап и попросил их о помощи. Один из них, грузинский домушник по кличке Гога, авторитетный вор, пытался отговорить Остапа от такого варианта побега — негоже вору к параше касаться, но дикая и непреклонная воля Остапа осталась неизменной. В ночь на третьи сутки у пустой параши, деревянной бадьи размером с небольшой бочонок, сели его друзья и всех, кто хотел справить нужду, вежливо просили потерпеть до утра. На рассвете Остап, сложившись в три погибели, влез в бадью. Гога, постучав в переборку, попросил конвоира выпустить их опорожнить парашу. Что и было сделано. Когда зэки вернулись с пустой бадьёй, Гога перекрестил лоб, он не верил, что Остап сможет спастись.

— Гога, мы его вытряхнули. Вертухай вооще не смотрел. Он как камень в воду ушёл, не выберется, до берега далеко, тонкой полоской в тумане еле видно. Ну Остап, ну, б…, даёт. Если уйдёт, о нём легенды по лагерям слагать будут. Век воли не видать.

— О нём и так уже байки ходят, что он вживую жрёт всё, что шевелится.

— Да ну?

— Говорят, после побега свихнулся. Озверел совсем. Мне тоже показалось, мертвечиной от него прёт.