Книга Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский

– Вы не хотите со мной ужинать! Ведь это даже смешно.Pardon, mon ami [19], но ведь это... возмутительная щепетильность. Это уж самоемелкое самолюбие. Тут замешались чуть ли не сословные интересы, и бьюсь обзаклад, что это так. Уверяю вас, что вы меня обижаете.

Но я настоял на своем.

– Впрочем, как хотите, – прибавил он. – Я вас непринуждаю... скажите, Иван Петрович, можно мне с вами говорить вполнедружелюбно?

– Я вас прошу об этом.

– Ну так, по-моему, такая щепетильность вам же вредит. Какже точно вредят себе и все ваши этим же самым. Вы литератор, вам нужно знатьсвет, а вы всего чуждаетесь. Я не про рябчиков теперь говорю, но ведь вы готовыотказываться совершенно от всякого сообщения с нашим кругом, а это положительновредно. Кроме того, что вы много теряете, – ну, одним словом, карьеру, – крометого, хоть одно то, что надобно самому узнать, что вы описываете, а у вас там,в повестях, и графы, и князья, и будуары... впрочем, что ж я? У вас там теперьвсе нищета, потерянные шинели, ревизоры, задорные офицеры, чиновники, старыегоды и раскольничий быт, знаю, знаю.

– Но вы ошибаетесь, князь; если я не хожу в так называемыйвами «высший круг», то это потому, что там, во-первых, скучно, а во-вторых,нечего делать! Но и, наконец, я все-таки бываю...

– Знаю, у князя Р., раз в год; я там вас и встретил. Аостальное время года вы коснеете в демократической гордости и чахнете на вашихчердаках, хотя и не все так поступают из ваших. Есть такие искателиприключений, что даже меня тошнит...

– Я просил бы вас, князь, переменить этот разговор и невозвращаться к нам на чердаки.

– Ах, боже мой, вот вы и обиделись. Впрочем, сами же выпозволили мне говорить с вами дружелюбно. Но, виноват, я ничем еще не заслужилвашей дружбы. Вино порядочное. Попробуйте.

Он налил мне полстакана из своей бутылки.

– Вот видите, мой милый Иван Петрович, я ведь очень хорошопонимаю, что навязываться на дружбу неприлично. Ведь не все же мы грубы и наглыс вами, как вы о нас воображаете; ну, я тоже очень хорошо понимаю, что высидите здесь со мной не из расположения ко мне, а оттого, что я обещался с вамипоговорить. Не правда ли?

Он засмеялся.

– А так как вы наблюдаете интересы известной особы, то вам ихочется послушать, что я буду говорить. Так ли? – прибавил он с злою улыбкою.

– Вы не ошиблись, – прервал я с нетерпением (я видел, что онбыл из тех, которые, видя человека хоть капельку в своей власти, сейчас же даютему это почувствовать. Я же был в его власти; я не мог уйти, не выслушав всего,что он намерен был сказать, и он знал это очень хорошо. Его тон вдруг изменилсяи все больше и больше переходил в нагло фамильярный и насмешливый). – Вы неошиблись, князь: я именно за этим и приехал, иначе, право, не стал бы сидеть...так поздно.

Мне хотелось сказать: иначе ни за что бы не остался с вами,но я не сказал и перевернул по-другому, не из боязни, а из проклятой моейслабости и деликатности. Ну как в самом деле сказать человеку грубость прямо вглаза, хотя он и стоил того и хотя я именно и хотел сказать ему грубость? Мнекажется, князь это приметил по моим глазам и с насмешкою смотрел на меня во всепродолжение моей фразы, как бы наслаждаясь моим малодушием и точно подзадориваяменя своим взглядом: «А что, не посмел, сбрендил, то-то, брат!» Это наверно такбыло, потому что он, когда я кончил, расхохотался и с какой-то протежирующейлаской потрепал меня по колену.

«Смешишь же ты, братец», – прочитал я в его взгляде. «Постойже!» – подумал я про себя.

– Мне сегодня очень весело! – вскричал он, – и, право, незнаю почему. Да, да, мой друг, да! Я именно об этой особе и хотел говорить.Надо же окончательно высказаться, договориться до чего-нибудь, и надеюсь, что вэтот раз вы меня совершенно поймете. Давеча я с вами заговорил об этих деньгахи об этом колпаке-отце, шестидесятилетнем младенце... Ну! Не стоит теперь ипоминать. Я ведь это так говорил! Ха-ха-ха, ведь вы литератор, должны же былидогадаться...

Я с изумлением смотрел на него. Кажется, он был еще не пьян.

– Ну, а что касается до этой девушки, то, право, я ееуважаю, даже люблю, уверяю вас; капризна она немножко, но ведь «нет розы безшипов», как говорили пятьдесят лет назад, и хорошо говорили: шипы колются, новедь это-то и заманчиво, и хоть мой Алексей дурак, но я ему отчасти уже простил– за хороший вкус. Короче, мне эти девицы нравятся, и у меня – онмногознаменательно сжал губы – даже виды особенные... Ну, да это после...

– Князь! Послушайте, князь! – вскричал я, – я не понимаю ввас этой быстрой перемены, но... перемените разговор, прошу вас!

– Вы опять горячитесь! Ну, хорошо... переменю, переменю!Только вот что хочу спросить у вас, мой добрый друг: очень вы ее уважаете?

– Разумеется, – отвечал я с грубым нетерпением.

– Ну, ну и любите? – продолжал он, отвратительно скаля зубыи прищурив глаза.

– Вы забываетесь! – вскричал я.

– Ну, не буду, не буду! Успокойтесь! В удивительнейшемрасположении духа я сегодня. Мне так весело, как давно не бывало. Не выпить линам шампанского! Как думаете, мой поэт?

– Я не буду пить, не хочу!

– И не говорите! Вы непременно должны мне составить сегоднякомпанию. Я чувствую себя прекрасно, и так как я добр до сентиментальности, тои не могу быть счастливым один. Кто знает, мы, может быть, еще дойдем до того,что выпьем на ты, ха, ха, ха! Нет, молодой мой друг, вы меня еще не знаете! Яуверен, что вы меня полюбите. Я хочу, чтоб вы разделили сегодня со мною и гореи радость, и веселье и слезы, хотя, надеюсь, что я-то, по крайней мере, незаплачу. Ну как же, Иван Петрович? Ведь вы сообразите только, что если не будеттого, что мне хочется, то все мое вдохновение пройдет, пропадет, улетучится, ивы ничего не услышите; ну, а ведь вы здесь единственно для того, чтобчто-нибудь услышать. Не правда ли? – прибавил он, опять нагло мне подмигивая, –ну так и выбирайте.

Угроза была важная. Я согласился. «Уж не хочет ли он менянапоить пьяным?» – подумал я. Кстати, здесь место упомянуть об одном слухе прокнязя, слухе, который уже давно дошел до меня. Говорили про него, что он –всегда такой приличный и изящный в обществе – любит иногда по ночампьянствовать, напиваться как стелька и потаенно развратничать, гадко итаинственно развратничать... Я слыхал о нем ужасные слухи... Говорят, Алешазнал о том, что отец иногда пьет, и старался скрывать это перед всеми и особенноперед Наташей. Однажды было он мне проговорился, но тотчас же замял разговор ине отвечал на мои расспросы. Впрочем, я не от него и слышал и, признаюсь,прежде не верил; теперь же ждал, что будет.