Книга Избранные речи - Демосфен

(31) Но дай-ка17 мне пробулевму, которую Совет принял по моему докладу, и свидетельское показание человека, внесшего тогда об этом письменное предложение; для вас и будет тогда очевидно, что, если я теперь отстраняюсь от создавшегося положения, я тогда не молчал, но тотчас же выступал с обвинением и тогда уже предусматривал последствия; однако Совет, которому никто не помешал выслушать от меня правду, не дал одобрительного отзыва им и не нашел нужным пригласить их в Пританей18. А такого положения, как может подтвердить любой человек, не бывало еще никогда ни с кем из послов с тех пор, как существует наше государство, даже с Тимагором, которого народ приговорил к смертной казни19. Это случилось только с ними.

(32) Прочитай им сначала свидетельское показание, а потом пробулевму.

(Свидетельское показание. Пробулевма)

Тут нет ни похвального отзыва, ни приглашения послов от имени Совета в Пританей. Если, по его мнению, это есть, пускай он покажет и представит подтверждение, и я тогда сойду с трибуны. Но этого нет. Таким образом, если мы все одинаково исполняли обязанности послов, тогда справедливо Совет не дал никому одобрительного отзыва, так как ужасны тут действия всех. Если же некоторые из нас действовали честно, тогда как другие нечестно, в таком случае, естественно, должно быть, по вине негодных пришлось порядочным разделить с ними это бесчестие. (33) По какому же признаку вы все легко узна́ете, кто этот негодяй? Припомните сами про себя, кто с самого начала разоблачал эти действия. Ясно, что если виновному вполне достаточно было молчать и, отделавшись в данное время, уклоняться и в дальнейшем от представления отчета за совершенные им дела, то человеку, не знавшему за собой ничего худого, наоборот, представлялось ужасным подать своим молчанием повод к тому, чтобы прослыть за соучастника в страшных и гнусных делах. Что касается меня, то я с самого начала выступал обвинителем против них, из них же – никто против меня.

(34) Так вот Совет составил такую пробулевму. Затем происходило заседание Народного собрания, а Филипп находился уже в Пилах20… Да, это было первое из всех преступлений, когда Филиппу поручили руководство этими делами21, и вместо того, чтобы сначала выслушать сообщение о событиях, а потом обсудить их и после этого исполнять принятое решение, вам пришлось слушать о делах тогда, когда Филипп был уже на месте и когда, конечно, не легко было даже сказать, что́ тут делать. (35) Кроме того, никто не прочитал народу этой пробулевмы, и народ не выслушал ее, а этот человек, поднявшись, выступил с речью, о которой я только что рассказывал вам22, – о множестве важных преимуществ, которые он будто бы выговорил у Филиппа, прежде чем вернуться сюда, и о том, как по этой причине фиванцы якобы назначили денежную награду за его голову. Ввиду всего этого вы, хотя на первых порах и потрясенные приходом Филиппа и возмущенные тем, что эти люди не предупредили вас заранее, все-таки проявили большую, чем когда бы то ни было, снисходительность и в расчете на исполнение всего, что вам самим было желательно, не захотели ни звука слышать ни от меня, ни от кого-либо другого. (36) И только после этого стали читать письмо Филиппа, которое написал для него Эсхин, оставшись с ним наедине после нашего отъезда23: это – прямо и откровенно написанное оправдание всех преступлений этих людей. Тут значится и то, будто бы именно он, т. е. Филипп, помешал послам, когда они хотели отправиться в отдельные государства и принимать от них присягу24, и то, будто бы он задержал их с целью, чтобы они помогли ему добиться примирения между галейцами и фарсальцами25, словом, он все приписывал себе и принимал на себя ответственность за их преступления. (37) Но ни про фокидян и феспийцев, ни про то, о чем сообщал вам этот человек, тут нет ни слова. И это было устроено таким именно образом не случайно. Но по всем делам, за которые вам следовало бы подвергнуть их наказанию, – именно, за то, что они не выполнили и не устроили ничего из данных вами им в псефисме распоряжений, – за все принимает на себя ответственность человек, которого вы, разумеется, не смогли бы никак покарать. (38) Зато о таких делах, в которых Филипп хотел обмануть и в которых хотел опередить наше государство, докладывал вам этот человек, так, чтобы впоследствии вы не могли даже ни в чем обвинить или пожаловаться на Филиппа, поскольку с его стороны никаких обещаний на этот счет не содержится ни в его письме, ни в каком-либо другом его заявлении. Так прочитай судьям самое письмо, которое написал этот человек, а послал тот. Обратите внимание, что оно имеет такой именно смысл, как я вам его разъяснил. Читай.

(Письмо)

(39) Слышите, граждане афинские, как прекрасно и благородно это письмо. Но ни про фокидян, ни про фиванцев, ни о чем-либо другом, что сообщал этот человек, тут ни гу-гу. Значит, в его письме нет ни слова правды. И вы сейчас это ясно увидите. Вот, например, галейцы, для примирения которых, по словам Филиппа, он задержал у себя послов, получили такое умиротворение, что оказались выгнанными со своих мест и город их разрушен до основания. Что же касается пленников, так этот человек, только и думающий, чем бы вам угодить, сам говорит, что никто26 и не подумал об их выкупе. (40) Наоборот, перед вами, конечно, много раз всенародно засвидетельствовано, что именно ради них я поехал отсюда, захватив с собой талант денег, и сейчас это будет еще раз подтверждено. Ввиду этого, стараясь отнять у меня мою заслугу, Эсхин и убедил Филиппа прибавить в письме об этом. Тут вот что самое важное: в свое первое письмо, которое привезли мы, он внес такое замечание: «я писал бы вам точно, какие услуги я думаю оказать вам, если бы я был уверен, что вы заключите со мной еще и союз»; но когда был заключен союз, он, оказывается, уже не знает, чем бы мог нам угодить, не знает и того, что сам обещал: разумеется, он это знал, но ему нужно было обмануть нас. В доказательство того, что именно так он писал тогда, возьми-ка и прочитай из первого письма как раз об этом вот отсюда. Читай.

(Из письма)

(41) Итак, пока он еще не добился мира, он соглашался написать, какие услуги он предполагал оказать нашему государству при условии, если вместе с миром у него будет еще и союз. Когда же в его руках оказалось и то, и другое, тут он уж говорит, будто не знает, чем бы мог нам угодить, но что́, если вы укажете, он сделает все, что только не будет нести для него позора или худой славы. К таким оговоркам прибегает он, оставляя себе отступление на случай, если вы заявите что-нибудь и согласитесь высказать свое пожелание.

(42) Вот это и еще многое другое можно было тогда тотчас же разоблачать и разъяснять вам, и недопустимо было предоставлять дела своему течению, если бы не скрыли от вас истину за разговорами о Феспиях и Платеях и о том, что фиванцы немедленно понесут наказание27. Между тем говорить об этих вещах было уместно, если нужно было, чтобы граждане послушали и поддались на обман; если же имелось в виду выполнение на деле, тогда полезно было молчать. Действительно, если дела были в таком положении, что фиванцы, даже узнав об этих намерениях, не могли ничего для себя добиться, тогда почему же дело осталось невыполненным? Если же оно остановилось вследствие того, что фиванцы обо всем проведали, кто же разгласил это? Разве не Эсхин? (43) Но нет! Он и не собирался, и не хотел, и даже не рассчитывал на это, так что нечего его и винить за разглашение; но ему нужно было такими разговорами обмануть вас и добиться того, чтобы вы не пожелали услыхать от меня истину, чтобы сами остались дома и чтобы была проведена такого рода псефисма, от которой должны были погибнуть фокидяне. Вот зачем тогда плелись эти хитрости и вот для чего говорились речи перед народом.