Книга Могусюмка и Гурьяныч - Николай Задорнов

— А ты знаешь, барин, что я тебя сейчас положу здесь, на этом месте, и мне за это ничего не будет, — сказал Собакин, шедший вместе с рабочими.

— Нет, ты меня не положишь, напрасно думаешь! — ответил учитель, но покраснел.

— Ведь ты как будто говоришь за господ и за закон, а на самом деле говоришь против. Мутишь?

— Он правду говорит, — сказал шедший тут же Булавин.

Прокоп и Захар стали спорить, а рабочие разошлись.

Утром с завода уехали мировой посредник со становым, так и не добившись ничего от общества.

Глава 37

БУНТ

Еще ранним утром на почерневшем от дождей сливном мосту, там, где между намерзших за ночь заберегов грохотали падуны, ходила невысокая старуха. Она одета в темное, просто, сама маленькая, коренастая, со сморщенным лицом, с крупным прямым носом и горящим взглядом темных, глубоко сидящих глаз.

— В евангелии сказано, — говорила она идущим в завод рабочим, останавливая их, — читайте и поймете... машин не надо.

— Здорово, бабка Акулина, — молвил ей кто-то из молодых.

— Молчи! — грозно ответила старуха. — Есть слабые, несчастные, они сами не ведают, что творят. Вот они сидят в гордыне, — показала старуха на контору. — Как вам не совестно, — оборачиваясь туда, кричала она, — я всех вас люблю и всем вам желаю добра, и мне жаль вас!.. Вам гибель идет, несчастье, а вы незрящие.

Как все понимали, бабка толковала про нового управляющего. Старуху знали все. Она человек прямой, набожный и зря говорить не станет. Толкуя про евангелие, проклиная машины и пророча неизбежную беду, старуха весь день ходила по мосту у конторы и у заводских ворот, время от времени собирая вокруг себя толпу людей.

Инженер Верб с утра заметил старуху, с фанатичным видом провозглашавшую что-то, поначалу решил, что это пустяки, что старуха полусумасшедшая, покричит и устанет.

Верб обошел работы, побывал на доменных печах и вернулся в контору, а старуха все не умолкала. Вскоре, сбив целую толпу под самыми окнами, она доказывала, что в евангелии сказано, будто привезут на завод машины и добра от этого не произойдет, что где машины, там у народа не будет хлеба, кто даст машины, тот все и заберет. Ее речи сильно волновали народ. Суеверным людям казалось, что ее устами говорит сама справедливость.

— Земля — божья, — объясняла она. — Люди кормятся с нее. Как же этой землей дразнят нас, как голодную собаку!

Верб удивился, как у нее хватает терпения и энергии. Ни один парламентский оратор не выдержал бы такого напряжения. Складно и красноречиво, не ослабляя тона, с неподдельной яростью старуха говорила и говорила... Верб понимал, что лучше бы прогнать ее, но ее, видно, знают, да и всякое насилие над ней возмутит народ, а положение и так напряженное. Он велел подать шарабан и, чтобы не слушать, поехал в свой дом за реку. Его возмущал становой, уехавший из завода. Видимо, струсил. Проезжая по плотине, он услышал, как старуха кричала, показывая на него: «Он тоже несчастный, сам не знает, что творит!» — и еще что-то — он не разобрал.

«Откуда такая страсть и энергия?» — думал Верб.

Ему пришло в голову, что, может быть, в этих темных на вид, покорных и невзрачных людях действительно скрыты какие-то неразбуженные силы. Пришло ему и другое в голову, что старуха не столь глупа, как хитра. И с умыслом так толкует евангелие, применяя его к теперешней обстановке.

Через некоторое время к управляющему приехал «верховой» Запевкин.

— Беспорядки, Иван Иваныч, — входя в большую комнату с паркетным полом, сказал он.

Верб велел отремонтировать дом управляющего и переехал временно в другой, каменный, низкий, старинный, с паркетом, с мебелью красного дерева и хрустальными люстрами.

Дом этот, как белая стена, залег в саду, что над Белой, на скалах, среди столетних берез и лиственниц. С террасы вид на реку, на завод, пруд и горы. Кусты сирени и черемухи скрывают его окна. Строен он сто лет тому назад первыми Пашковыми. Это дом хозяина завода. Обычно он пустовал. Пашковы останавливались тут, изредка приезжая на завод.

— Вокруг старухи сбилась толпа, — кидая на окна взоры, говорил Запевкин. — Рудобойцы бросили работу. Я послал стражника, чтобы вернул их, а они не послушались.

— Говорил становому, что следует задержаться, — сказал Верб.

Управляющий надел куртку, взял пистолет, велел подать к крыльцу оседланную лошадь.

Вскоре он подъехал к плотине.

— Нет больше работы! — кричал Никита Башкирцев, сверкая своими большими острыми глазами. — Баста!

Разговоры о забастовке шли между рабочими еще после схода.

Завидя толпу на плотине и услыхав, что рабочие объявляют забастовку, Верб подъехал к ним.

— Что такое? — спросил он, пуская лошадь прямо на людей, в самую середину толпы.

Рабочие почтительно расступились и стали снимать шапки.

Казалось, все присмирели и порядок был восстановлен.

— Ты кто такой и что ты хочешь? — спросил управляющий у одного из почтенных, седых рабочих.

— Кричный мастер, Иван Рябов.

— Так это ты подавал жалобу? Ведь тебе отказали. Смотри, теперь ты ответишь! Как ты смеешь возмущать народ своими глупыми речами?

— Чем же он глуп, барин? Зачем ты обижаешь хорошего человека? — спросил Загребин, стараясь быть спокойным. Но голова его затряслась и руки задергались.

— А ну, мужики, именем государя нашего Александра Николаевича... расходитесь! — Верб, желая обратиться ко всем, поднял руку с висевшей нагайкой.

— Постой! — закричал Загребин, хватая поводья его лошади.

Все расступились, не смея поддерживать ни того, ни другого.

— Прочь руки! — властно сказал Верб.

Загребин усмехнулся.

— Барин, не мучай народ! Не мучай!.. Зачем ты нас теснишь? Земли много. Клок на брата жалеешь.

Верб взял рабочего за руку своей сильной рукой и потянул ее прочь, но тот не выпускал поводьев.

— Позволь, барин, поговорить. Послушай, что просит мир, — дрожащая рука Загребина угрожающе ползла по поводьям. Он смертельно побледнел.

И тут Верб полоснул мужика нагайкой по руке.

Загребин в бешенстве кинулся на управляющего, вмиг стащил с коня и бросил в толпу. Рабочие пытались остановить Загребина. Несколько стражников выбежало из заводских ворот. Верба подняли, а Загребина схватили.

— Бей их, ребята! — сразу же закричали в толпе два-три голоса.

В полицейских полетели камни. Раздался выстрел, потом другой. Толпа отхлынула.

В этот день рабочие на работу не вышли, и не вышли они и на другой день. Только домны дымили по-прежнему. Горновой Кузьма Залавин с подручными не позволял печке «козлить». Если бы домна встала — это бы уж был конец всему.