Книга Рассказ инквизитора, или Трое удивительных детей и их святая собака - Адам Гидвиц

– Но… ты не из Болоньи?

Похоже, Вильям тоже подцепил эту заразу вопрошания.

– Нет, но мне нравится этот город. Его прозвали толстым, красным и ученым. Потому-то я и надумал сотворить себе этот облик. – Микеланджело оглядывает себя, словно его тело – это что-то вроде любимой шляпы.

– Надумал сотворить себе… – бормочет Вильям.

– К сожалению, теперь его срок вышел. Пол-Парижа видело, как это тело горело. Так что мне нужно новое…

Он протягивает руку и щиплет Вильяма за плечо.

– Вот это вроде недурное.

Вильям отдергивает руку.

– Оно уже занято, спасибо!

Жанна поднимает взгляд, ее ручонки все еще обнимают Микеланджело.

– Так поэтому Гвенфорт тебя так полюбила? Потому что знала, что ты – ангел?

Микеланджело осторожно высвобождается из объятий Жанны и наклоняется, чтобы погладить Гвенфорт за ухом.

– Мы провели вместе несколько чудесных лет, пока Господь не послал ее снова на землю.

Мы все стоим, глядя на толстого монаха, что гладит белую собаку. Они оба – посланцы Небес. Как странно. Но в действительности – как понятно. Практически очевидно. Хотя Якобу явно очевидно не все.

– Зачем Бог это сделал? – вопрошает он яростно. – Зачем Он послал Гвенфорт назад? И дал нам эти чудотворные способности? И провел нас через… через ад? – Горло у него перехвачено, лицо искажено гневом. – Зачем?

– Что значит – зачем? Спасти Талмуд. Исцелить дракона. Найти Святой Гвоздь. Открыть глаза королю и его матери, пускай лишь на волосок.

Большая рука Микеланджело ерошит белую, мягкую собачью шерсть. Чайка слетает с полосатого рассветного неба, приземляется неподалеку и смотрит на нас, склонив голову набок.

– Но почему не… просто не сделать это вот так… ну, знаешь, раз и все, – Якоб сердито щелкает пальцами, – пуффф!

– Потому что Господь никогда не делает пуффф! – говорит Микеланджело Якобу, в свою очередь щелкая пальцами. Гвенфорт с интересом смотрит на его толстые пальцы и пытается лизнуть их. Микеланджело смеется и позволяет ей это сделать. – Господь творит посредством людей. Таких, как ты.

– Это странный способ управлять миром, – бормочет Якоб.

– Да, – соглашается Микеланджело. – Даже для меня это загадка. Чудо, способное свести с ума.

Он глядит на меня.

– Этьен, как я рад тебя видеть!

С миг я дивлюсь, откуда он меня знает. А потом я думаю – ну конечно, он меня знает. Он знает нас всех.

– Это большая честь, – говорю я, склонив голову.

– Следовал за детьми и собирал рассказы про них, не так ли?

– Да.

– И выбросил прочь свой нож?

– Да… сударь… – Мне хочется обратиться к нему, как-то его назвать. Но как обратиться к ангелу?

– Вот и молодец. Славный парнишка.

Лицо у меня краснеет. Я сразу и польщен и задет. Я говорю:

– Я понял, что встал на ложный путь. Спасибо этим детям – и Мари-пивоварше, и Жерому-библиотекарю, и Арону-мяснику, и Геральду Шотландскому, и маленькому воришке-жонглеру, и, да… Жуанвилю тоже. – Не знаю, почему я перечисляю их. Но что вообще можно сказать архангелу? – И маленькой монашке. Она знала очень многое. Я бы сказал, больше, чем это возможно.

Лицо Микеланджело становится суровым.

– Такая хрупкая, с седыми волосами, яркими голубыми глазами и лукавой улыбкой?

Я подтверждаю, что да.

Микеланджело выпрямляется во весь свой высокий рост и смотрит туда, где небо сходится с землей.

– А что? – говорит Вильям. – Кто она?

– Я не видел никого из этих людей в трактире, – говорит Якоб, – там был Арон?

– Да, – говорю я, – он пошел спать. А монашка…

Внезапно я осознаю, что, когда дети появились во дворе трактира, монашка была внутри. Но куда она подевалась? Я вышел с ними в стойло, а когда вернулся, ее там не было…

Голос Микеланджело точно гул колокола.

– Есть только две сущности во вселенной, которых я страшусь, – говорит он, – одна из них вверху, другая – внизу. Однако вот странно, когда они ступают на землю, они принимают один и тот же облик. Маленькой старой женщины с серебряными волосами, яркими глазами и мудрой улыбкой. – Он с трудом глотает. А потом пожимает плечами. – Не важно.

Не знаю, верю ли я ему. Но Жанну заботит иное.

– А что будет с нами? – спрашивает она.

– Ну, это зависит от вас.

– В самом деле?

– Конечно.

– А ты разве не знаешь? – настаивает Жанна.

– Нет. Ты вольна делать все, что хочешь, Жанна. Хотя можешь и вернуться домой. Твои родители ужасно по тебе скучают.

– Правда?

– Конечно.

Якоб, как только слышит слово «родители», опускает голову и смотрит себе под ноги, на камни мостовой.

Микеланджело добавляет:

– Да и твои, Якоб.

Якоб поднимает голову.

– Хотя ты не скоро их увидишь, я надеюсь.

Якоб прерывисто вздыхает, кивает и вытирает глаза рукавом.

– Ну а пока что Иегуда и Мириам подарят тебе свою любовь. Они почтут за честь, если ты согласишься жить с ними.

Вильям очень внимательно смотрит в одну точку.

Микеланджело не упускает и это.

– Вильям, если ты только хочешь того, Робер Сорбоннский с радостью примет тебя в свой колледж.

Чуть только Вильям слышит это, спина его выпрямляется, плечи гордо разворачиваются, и, кажется, он становится еще выше. А я-то думал, это невозможно. Микеланджело добавляет:

– Теологические дебаты и кулачные потасовки. Ты отлично годишься и для того и для другого. Но, – продолжает он, – быть может, вы захотите и дальше странствовать по Франции, выполняя Божьи труды.

– Быть может, и так, – говорит Жанна.

Я вдыхаю свежий морской ветер. Он почему-то пахнет грустью и разлукой.

– По крайней мере, – добавляет она, – пока не придет срок нашего мученичества.

– Которое… а когда он придет? – хочет знать Якоб. Мы все хотим.

Рыжие волосы Микеланджело пляшут на ветру.

– Вильям, это ты должен знать ответ.

– Я?

– Как на латыни мученик?

– Мартир, – говорит Вильям.

– А какое еще значение у этого слова в латинском? Или в греческом хотя бы?

– В греческом я не силен, – говорит Вильям, – а по-латыни это означает «свидетель».

– Верно. И разве вы не свидетельствовали о Его благе, Его милосердии, Его справедливости? Всем – и Луи, и Бланш, и остальным? Разлучитесь ли вы или пойдете вместе, вы будете свидетельствовать – против невежества, против жестокости в пользу всего, что есть прекрасного в этом пестром и несовершенном мире. Да, дети, вы будете мучениками. Будете свидетелями. Как и были раньше. Как всегда были.