Книга Петербургская баллада - Дмитрий Леонтьев

— У меня был компромат на тогдашнего начальника отдела кадров, — пояснил Смоляков, — так что «взятка» эта была своеобразная…

— Когда она написала книгу и дала интервью, это выплыло наружу, — продолжала свой рассказ Беликова, — начальника уволили, пришлось уйти в отставку и вам… Вы именно поэтому так обиделись на Катерину.

— Нет, — искренне глядя ей в глаза, ответил Смоляков, — я давно был готов к этому. Я хотел предостеречь ее от ошибки. Я знал людей лучше, чем она, — все же оперативный работник — и понимал, чем кончится ее затея. Конечно, поначалу для меня это был шок. Я ведь по-настоящему любил ее, иначе зачем бы делал все это… И я знал, что она любит меня. Я таким образом хотел… ну, шантажировать ее, что ли… Мол, уйду, если не остановишься… А потом этот случай с дочерью… И все стало невозвратным…

— Кстати, как дочь?

— Нормально, — пожал плечами он, — окончила институт, работает в крупной фирме… Заходит ко мне редко… Больше за деньгами… На могиле у Катерины не бывает… Я же писать начал именно тогда, после ее смерти… Словно ответить ей хотел, что ли… договорить-то мы не успели. За это я больше всего себя и корил. Когда человек умирает, все в другом свете предстает. Чувство вины рождается, как правило, когда кто-то умирает. Я хотел понять, как она писала, что чувствовала… «Искупление»… А потом «Чистилище»… Я потому и не халтурил над книгами, было что сказать в отличие от… Потом повезло: на «заре перестройки» издательства брали практически все книги, которые им приносили.

Много было никчемных, потому-то и мое скромное творчество среди них казалось не столь уж и дурственным… По увольнении из органов мне, как водится, дали новую фамилию, новую легенду. Я мог открыто признавать то, что я — оперативник и знаю, о чем пишу. Безумно раздражало то, что всем были нужны описания моей работы, и мало кого интересовало, что у меня в голове и на душе… Ее книги всегда оставались лучше моих, честнее, умнее… Она опять оказалась права, а я…

— Как вам пришла в голову эта идея… убивать?

— Я же объяснял вам мотивы, — вздохнул Смоля-ков, — это правда. Я понял, что успел сделать слишком мало. Все было не то и не так… А потом в издательском бизнесе появились настоящие профессионалы. Они уже не брали все подряд, а вкладывали деньги с умом, раскручивая определенные направления, создавая определенные брэнды. Они научились делать деньги, эти талантливые ребята… Хорошая реклама — и люди купят то, что им предлагают. Мало кто станет рекламировать хлеб, мясо, картошку. Рекламировать будут прокладки, маргарин, помаду… То же самое и в литературе. Кому придет в голову рекламировать Пушкина или Чехова? А ведь — надо. Уже — надо!.. Кто сейчас читает или помнит книги Катерины? Другое время, другие книги…

— Да, другое, — сказала Беликова, — Но, значит, и новые времена придут…

— Для этого делать что-то надо! — рявкнул Смоляков. — А не сидеть и ждать сложа руки.

— Так вы и делайте! Пишите! Пишите, учите, развлекайте, объясняйте! С идеологией нельзя бороться жестокостью — я это вам говорила! Идеологию можно победить только идеологией!

— Нельзя! — в голос крикнул Смоляков. — Потому что это не идеология — это бизнес! При чем здесь я, когда сотни и тысячи лет до меня писали свои романы настоящие гении! Чем они изменили мир? Или новейшие кофеварки и прокладки с крылышками — их достижения? Кровати с водными матрасами, машины, джинсы «Наф-наф», ручки «Паркер» — их? Нет, мир становится обустроенней, но не лучше! Подлецы не менее изощренны, богатеи не менее жадны и завистливы, трусы не менее изворотливы! Книги не помогают человечеству стать лучше — увы! Они лишь развлекают богатых и внушают бесплодные надежды бедным…

— Неправда, — обиделась Беликова. — Искусство — это богатство, которое только копится, и кто хочет, черпает из него, а кто не хочет, того и не заставишь… Да, тяжело. А когда было легко? Мы изнежились — вот в чем дело. Только изнеженные неврастеники считают, что «все пропало, все пропало». Жить, работать, оставаясь людьми, — разве не этому учит нас вся история? Книги? Сама жизнь?

— Плохо учит! Плохо! Я за полгода сумел больше, чем за десять лет! Посмотрите кругом: страх их всколыхнул, страх, а не идеология! Может быть, я опять успел мало, но кое-что все же смог: заговорили! Начали думать. А почему? Испугались… Я познакомился с Сухановым еще во время первой чеченской. Приезжал туда по делам, а он как раз в это время был ранен и… Полковой врач рассказал мне тогда, чем может быть опасен такой человек, оставаясь на свободе. При определенном подходе — я не стану вдаваться в подробности — он может выполнить все, что от него потребуют… Да, это подло — использовать такого человека, но я делал это не ради своих интересов.

— Я думаю, Катерина бы вас не одобрила, — тихо сказала Беликова. — Нет, не одобрила бы.

— Знаю, — спокойно согласился он, — я все знаю… И был на все готов. Я тогда был не готов только к одному: увидеть вас. Словно рок… Словно Катерина хотела мне этим что-то сказать… Я испугался, поторопился уйти, а потом подумал: какая разница, как все кончится? По крайней мере, хоть кто-то будет знать всю правду… Я знал, что вы меня подозреваете. Но мы же профессионалы, играть на раскрытых картах для нас не позор… Да и вам повезло: оказались в нужное время в нужном месте. Судьба сложилась так, что, кроме вас, вряд ли кто-ни-будь смог распутать тот узел, который я завязал…

— Смогли бы. В мире все устроено правильно, — покачала головой Беликова, — так или иначе, но это должно было закончиться, ибо это… Неправильно…Последнее убийство организовали, потому что Бортко пожалели?

— Много было причин, — отмахнулся Смоляков, — одна из них — вы…

Он достал из ящика стола небольшой, блестящий серебром пистолет и положил поверх тетрадки, в которой до этого что-то писал.

— Убивать меня будете? — с любопытством спросила Беликова.

— Вас? — удивился он. — Нет, что вы… Я был почти влюблен в вас… Это странно в нашем возрасте, не правда ли?.. Бежать мне тоже, к сожалению, поздно… Да и некуда… Они скоро приедут?

— Я просила дать мне полчаса, — призналась Беликова.

— Значит, надо торопиться. У меня к вам просьба.

— Все, чем могу.

— В этой тетрадке я написал, почему и как я сделал… то, что сделал. Сможете позаботиться, чтобы не была она похоронена в архивах следствия? Чтоб узнали…

— Не знаю, — тихо ответила она, — я не думаю, что это… пойдет на пользу…

— Спасибо за откровенность, — усмехнулся он и, вдруг став серьезным, спросил: — Екатерина Юрьевна… А вы смогли бы меня полюбить… Если б мы встретились с вами раньше… До всего этого?

Беликова растерялась, не зная, что ответить.

— Мне казалось, что я вам не противен, — он посмотрел на нее с таким жалобным лицом, что она решительно сказала:

— Да, наверное, смогла бы…

— Спасибо, — он улыбнулся, — даже если врете — спасибо… А теперь отвернитесь, пожалуйста… На минутку…