Книга Мост через бухту Золотой Рог - Эмине Севги Эздамар

Пока мы были на гастролях, объехав с нашим проституточным спектаклем сорок городов, левые студенты основали ТНАС — Турецкую народную армию спасения. Они хотели сделаться герильерос, чтобы начать вооруженную борьбу, и думали, что могли бы поучиться тому, как это делать, в латиноамериканских боевых лагерях или во Вьетнаме, но Вьетнам был далеко. Тогда они решили отправиться в Палестину, в один из лагерей «Эль-Фатаха». В лагере они занимались физподготовкой, учились собирать и разбирать оружие и скоро обнаружили, что география Палестины отличается от географии Турции. Шестнадцать часов они ехали обратно в Турцию, они хотели закопать орулше где-нибудь в Анатолии и потом вернуться в свои университеты. Но полиция арестовала их. Со всех концов Турции к ним приезжали студенты и навещали их в тюрьме. На суде обвиняемые сказали:

— «Эль-Фатах» — арабская националистическая организация, которая борется за то, чтобы получить назад свою территорию, занятую ныне Израилем. Мы только хотели им помочь.

Суд все никак не мог решить, является ли «Эль — Фатах» националистической или коммунистической организацией, и потому отправил запрос в Министерство иностранных дел: «Является ли „Эль-Фатах" националистической или коммунистической организацией?» Турецкое Министерство иностранных дел ответило: «„Эль-Фатах" является арабской националистической организацией». Тогда суд вынес студентам оправдательный приговор. Но в то время, когда они еще сидели в тюрьме, крестьяне, занимавшиеся выращиванием опия, объявили забастовку, потому что Америка хотела запретить Турции выращивать опий. Бастующие крестьяне навещали студентов в тюрьме, и студенты думали, что смогут привлечь крестьян на сторону борцов Турецкой народной армии спасения. Дениз, предводитель студенческого движения, как раз только вышел из другой тюрьмы и присоединился к ТНАСу. Некоторые молодые курсанты военного училища говорили:

— Нужно подождать еще с партизанской войной, скоро левые военные сформируют левую военную хунту.

Тнасовские студенты говорили:

— Турецкая армия входит в НАТО. Мы хотим уйти в горы и начать партизанскую войну, прогрессивные офицеры и солдаты турецкой армии могут присоединиться к нашей борьбе за спасение турецкого народа.

Один знаменитый певец сочинил песню «Горы, горы». Человек без подбородка вел споры с Денизом.

— Ты пойди, встань на гору. Они снесут тебя вместе с горой.

Дениз и тнасовские студенты обзавелись картами Турции и мотоциклами, как у Че Гевары. Первого января 1971 года Дениз с двумя товарищами ограбил банк. Отец Дениза заявил: «Мой сын не вор». В эти дни многие студенты говорили своим родителям «Забудьте меня» и уходили из дома. Полиция вышвыривала студентов из окон университетов, некоторые погибали. Правительство направило в университеты полицию и армию, чтобы взять их под свой контроль, потом университеты и вовсе закрыли. Полиция отлавливала герильерос в книжных магазинах, избивала книгопродавцев тяжелыми книгами и хватала мотоциклистов. Собрания и демонстрации были запрещены, синематеку и наш театр тоже закрыли, как рассадник коммунистической заразы. Русские фильмы полиция сдала в префектуру. Как раз в это время наш театр показывал проституточную пьесу в Стамбуле, вечером к нам пришла полиция, полицейские дождались конца спектакля, а потом арестовали всех актеров прямо в костюмах и в гриме, а также нашего директора. Театр закрыли, поскольку дирекция якобы давала деньги Турецкой народной армии спасения. В Стамбуле бастовали дворники, на улицах копились горы мусора, по которым бегали довольные крысы. Полиция досматривала все корабли, прибывающие из-за границы, пытаясь найти оружие. Крестьяне захватили усадьбы крупных землевладельцев, а крестьянки ложились на землю, чтобы преградить путь солдатам. Электрики тоже бастовали, угрожая отключить свет во всем Стамбуле. Глухонемые созвали конгресс, требуя от правительства дать им работу. Полицейские тоже созвали конгресс, требуя предоставить им право вешать всякого, кто ударит полицейского. Покупатели в овощных лавках возмущались слишком высокими ценами и кричали, что нужно повесить всех продавцов, — только так можно навести порядок.

Керим снял с шестью своими товарищами, которые, как и он, хотели делать революционные фильмы, квартиру напротив английского консульства. Внизу помещалась портновская мастерская, в которой работали стамбульские греки, снизу до меня постоянно доносился стрекот швейных машинок. Наверху жили проститутки, каждую ночь они приводили к себе мужчин, и до самого утра я слышала, как скрипят их кровати. После того как мы расставили столы и кровати в нашей квартире, чтобы начать там совместную жизнь, ко мне в комнату, где я спала вместе с Керимом, ночью пришли его друзья и сказали:

— Раз у нас все общее, то все должно быть по — честному. Мы тоже хотим с тобой спать.

Потом они рассмеялись и ушли. Денег ни у кого не было. Внизу, на улице, было множество заведений. Когда нам хотелось выпить, мы открывали окно и вдыхали запах ракэ. Один из товарищей подключился к общему кабелю, чтобы мы могли бесплатно пользоваться электричеством и отапливать свои комнаты. Потом он насыпал крошек на подоконник и поймал восемь голубей, которых пустил на суп. Следуя заветам китайской культурной революции, я разбила две свои пластинки Бетховена, а мальчики уничтожили все свои детские фотографии. Я все время ходила в одних и тех же брюках и в одном и том же свитере. У меня было еще две блузки, и это раздражало меня. Дайке кровать, в которой я спала, раздражала меня. Я мечтала о том, чтобы жить в палатке. Когда я случайно ловила свое отражение в витринах обувных магазинов или магазинов одежды, мне становилось стыдно. Я останавливалась только перед книжными лавками. Я ходила к родителям, воровала у них еду и приносила ее в нашу кинокоммуну. Мальчики целыми днями болтались по городу и снимали на восьмимиллиметровую камеру людей, которые, по их представлениям, были жертвами угнетения. Потом они проявляли пленку в домашней лаборатории, развешивали ее на веревках в большой комнате и сушили моим феном. Внизу работали швейные машинки турецких греков, наверху работали проститутские кровати, а в кинокоммуне работал мой фен. Мы добыли фильмы Эйзенштейна в русском консульстве и смотрели их у себя в коммуне, из Франции к нам приехали молодые французские коммунисты и подарили нам чистую пленку. Днем они отправлялись на базар, воровали, а вечером беседовали с Керимом о французских режиссерах Трюффо и Годаре. Я все время ломала себе голову, как мне найти денег, чтобы Керим мог снять фильм не хуже Годара или Эйзенштейна. Я даже думала, не податься ли мне в проститутки, и однажды сходила к нашим проституткам наверх, чтобы разузнать, сколько они зарабатывают. В театре я получала больше. Одна из проституток сказала:

— Пусть тебе твой мужик платит.

— Он не работает, потому что он теоретик.

Однажды нас навестил наш друг-поэт. Он сказал:

— Не воспринимай мужчин так серьезно, главное — это постель. Научись получать от этого удовольствие. Это полезно для искусства.

Я снова забеременела, но мы решили: «Нашим детям не место в этом прогнившем обществе», и я сделала аборт. Многие студенты бросили университеты, потому что Мао сказал: «Сначала нужно сделать революцию». У Керима были только одни ботинки, да и те все рваные. Его родители перестали давать ему денег. Я взяла ботинки у отца, они были на четыре размера больше, но Керим их надел и продолжал сушить восьмимиллиметровую пленку моим феном.