Книга Тайный шифр художника - Олег Рой

Мне вспомнился фильм «Тайна отеля «Медовый месяц». По своей работе я просмотрел много фильмов ужасов, но этот незатейливый триллер, который даже шел в советском прокате, пожалуй, напугал меня больше всех. А что, если нас поймали такие вот охотники за донорскими органами? Мы с Викой молоды, здоровы, наши организмы еще не изношены…

Нет, поддаваться паническим мыслям – прямой путь к сумасшествию, а уж тем более когда ты болтаешься в полной неизвестности. Если ты не знаешь наверняка, произошло ли действительно нечто ужасное или нет, лучше думать, что не произошло. Да, потом можно болезненно разочароваться, но это лучше, чем изводить себя мыслями о неприятности, которой, возможно, и нет вовсе. Недаром пословица утверждает, что смелый умирает один раз, а трус – сто.

Ладно, попробую быть смелым. Или хотя бы здравомыслящим. Я жив и цел, почему же Вика не может быть жива и цела? Если меня оставили в живых, значит, неизвестным похитителям я нужен живой. Если я им нужен живой…

Тихий, трудно определимый звук – шуршание? шелест? стук? – заставил меня обернуться. И хотя сделал я это далеко не быстро, но все-таки успел заметить, как закрывается щель в противоположной стене. На полу возле нее появился квадратный пенопластовый лоток.

Я что есть мочи заорал:

– Эй, стойте!!! Кто вы?! Что вам от меня надо?!!

Ни ответа, ни привета.

Лоток состоял из четырех ячеек: двух побольше, двух поменьше. Три ячейки – две большие и малая – заполнены непонятными разноцветными пюре, в четвертой лежали несколько лепешек. Посредине торчал высокий стакан из мягкого пластика, в нем оказалась вода.

Заключенных в тюрьмах принято кормить, ага.

Есть не хотелось. Я взял с подноса стакан и жадно выпил до дна. А потом в ярости смял стаканчик, швырнул его в стену и опять заорал:

– Эй, вы там!!! Выпустите меня отсюда!!! Что я вам сделал?!

Разумеется, мне не ответили.

Но не может же быть, чтобы не было вообще никакого выхода!

Я приник к тому месту, откуда, по моим представлениям, появился лоток, и снова осмотрел стену. На этот раз более тщательно – но все равно безрезультатно. Потом поразглядывал стык стен и потолка. Потом обследовал углы между стенами и полом – без всякого, естественно, успеха.

В течение некоторого времени я вел себя как последний идиот. Если кто-нибудь наблюдал за мной, то, наверное, помирал со смеху, глядя, как я старательно, сантиметр за сантиметром, простукиваю стены, как ползаю по полу и даже подпрыгиваю на матрасе, пытаясь достать до потолка или до лампы. Ни одно из этих телодвижений успехом не увенчалось. А в результате очередного прыжка я еще и грохнулся на пол и ощутимо ударился. Потирая ушибленный бок, случайно провел рукой по заднему карману джинсов и вспомнил, что когда-то там лежала фотография жуткой лампы. Сунул руку в карман, проверил – да, фото на месте. Те, кто обыскивал меня, прежде чем запихнуть сюда, то ли проглядели его, то ли не сочли настолько важной вещью, чтобы забрать. И то верно – чем мне может помочь в такой ситуации небольшая фотография?

Я сел на топчан, обхватил голову руками, и понял, что плачу от бессилия. Камера лишала меня воли. Камера делала бессмысленным любое сопротивление.

Я пропал. И ничего – ни-че-го не мог изменить.

Я сидел.

Лежал.

Смотрел на поднос у двери.

Не смотрел на поднос.

Делал вид, что не смотрю.

Ничего не менялось.

Свободному человеку очень трудно понять, что значит быть насильственно запертым. Не застрять в лифте, не оказаться засыпанным обвалом, а быть изолированным от всего, прежде всего – от информации. Где я? Что я здесь делаю? Сколько прошло времени? День сейчас или ночь? Даже этого я не знал. Внутренние часы остановились, словно в них попал песок.

Как мне заменили поднос, я так и не заметил. Может, и не заменили вовсе, не знаю. Но в какой-то момент я увидел стакан, поставленный в свое гнездо. Его предыдущий собрат так и валялся там, куда я его швырнул.

Потом мне показалось, что я слышу тихую музыку, вроде бы что-то классическое. Может, это были просто галлюцинации, может, мне только казалось, что я слышу эту музыку. Но на какое-то время это мне даже помогло. Я отвлекся от своих невеселых мыслей. Потом музыка начала раздражать, но это тоже помогало отвлечься. А потом я заснул.

А проснувшись, сам на себя разозлился за этот неуместный сон. Мне надо пытаться выбраться, а я заснул! Поднос так и стоял на полу, и я вновь выпил то, что было в стакане – на этот раз какой-то сок, и вяло сжевал одну из лепешек.

Да черт побери, сколько можно!

Наверное, именно так и сходят с ума.

Я орал, бил кулаками по полу, стенам, топчану, зашел в санблок и несколько раз ударил по зеркалу – все без толку. Подобные припадки, видимо, были предусмотрены.

Все повторилось, за тем исключением, что в прошлый период бодрствования я просто лежал, а в этот – по временам вскакивал и начинал как сумасшедший колотить по чему ни попадя. Например, я расколошматил о стены легкий поднос, расплескав наполнявшие его «пюре». Я напряженно караулил момент смены подноса и опять его проворонил – новый поднос возник будто ниоткуда. Может, я тогда находился в санблоке, не знаю. И этот поднос постигла судьба предыдущего. В конце концов, вымотанный, я забылся тяжелым сном без сновидений.

Когда я проснулся, подносов в комнате не было вовсе. Кто-то их унес, пока я спал. Этот же «кто-то» убрал все прочие следы приступов моей бессильной ярости. Чертова дверь открывалась действительно бесшумно, и вскоре я в этом убедился.

После того как в очередном припадке я безуспешно пытался разбить зеркальную стену, послышался тихий голос:

– Если вы не будете есть, нам придется кормить вас внутривенно. Лежали когда-нибудь под капельницей?

В стене, возле которой появлялись подносы с едой, теперь светлел проем, наподобие ниши или коридора. В этом проеме стояла женщина. Хотя она появилась так неожиданно, что вполне могла быть и привидением. Впрочем, нет. Призраком она не была. Она даже хрупкой, при всей своей стройности, не была – каждая линия, каждый изгиб ее тела источали силу, каждое движение было точным и уверенным. У нее были очень правильные черты лица, словно у греческой статуи, и так же, как у греческой статуи, в этих чертах была какая-то, как сейчас говорят, андрогинность. Ну когда только по одежде можно понять, кто перед тобой – не слишком женственная девушка или не слишком мужественный юноша.

Женщина была невысокой, ниже Вики. Ее безупречная кожа казалась мраморной, что еще более придавала ей сходства с греческой статуей. Длинные прямые волосы были очень темными, что особенно бросилось в глаза на фоне операционной белизны моей камеры.

Платье, похоже, шелковое, на ней тоже было черным, но при этом переливалось синим и зеленым. Как павлинье перо. Или скорее как полярная ночь с растворенным в ней северным сиянием. Или, может быть, как кожа змеи. Платье было предельно закрытым, но при этом – вызывающе сексуальным. Стройная тонкая талия была перехвачена черным кожаным поясом. На указательном пальце правой руки блестело странное кольцо, выполненное как сегмент рыцарской рукавицы. То ли серебряное, то ли белого золота, а может быть, и из платины, оно было украшено двумя крупными алыми камнями. Из того же материала и с такими же камнями было и ожерелье, полускрытое воротом платья, а в ушах поблескивали тяжелые подвески, вероятно, составлявшие с перстнем и ожерельем единый гарнитур.