Книга Кыш и Двапортфеля - Юз Алешковский

– Вот какие дела! Из всей палаты только я и Торий соблюдаем режим, – сказал папа.

– Не хвались, а то сам себя сглазишь, – сказал я.

Папа схватил со стола кусок колбасы и убежал.

64

Мы собрались идти на пляж, когда Анфиса Николаевна пришла с базара. Она принесла полную сумку всякой всячины – и овощей, и молодой картошки, и мяса, и две бутылки вина. И попросила нас ровно в три часа приходить к обеду.

– Скорей бы уж кончились все эти загадки и треволнения, – помечтала мама по дороге на пляж.

Мне очень хотелось перед купанием заглянуть в «Кипарис» и заступиться перед Корнеем Викентичем за Норда, сказать, что он вовсе не жулик, а самая преданная человеку собака, но мама меня не пустила.

В этот день я снова сам плавал – верней, держался на воде. Сева дал мне маску и дыхательную трубку, и я долго лежал между двух, обросших водорослями камней, первый раз в жизни рассматривая подводное царство Чёрного моря: парашютики медуз, крабиков, креветок, мелькавших вдалеке ставридок, приросшие к камням шляпки мидий и свои, казавшиеся увеличенными раза в два руки.

Я вылез из моря, когда совсем замёрз. Кыш лаял и звал меня от скуки. Я принёс в мешочке воды и облил его.

Мама читала и разрешила мне ненадолго сходить на папин пляж.

Папа, Левин, Осипов и Рыбаков снова сидели на площадке йогов, поджав ноги и положив руки на колени. И снова все они странно дышали и странно улыбались.

– Пап! Может, у тебя какие-нибудь видения перед глазами? – спросил я, но он не слышал и продолжал улыбаться.

Я подумал про себя, что завтра его обязательно нужно сфотографировать, и сам попробовал посидеть, как йог, но это было скучно. Тут я услышал негромкий храп. Это храпел спавший на лежаке Торий. Милованов что-то доказывал Василию Васильевичу. Оказывается, они решили разыграть Тория, но не ради шутки, а для примера.

Милованов взял шариковую ручку, склонился над Торием и большими буквами написал у него на предплечье: «БЫЛ В КРЫМУ. Жора с Курской аномалии». И поставил число. Торий даже не пошевельнулся.

– Зачем это? – спросил я шёпотом у Василия Васильевича.

– Сейчас поймёшь, – ответил он, стараясь не рассмеяться.

– Ну теперь надо будить этого равнодушного ко всему на свете молодого человека, – сказал Милованов.

– Вы же говорили, что разбудить его невозможно, – заметил Василий Васильевич.

– Есть один волшебный способ. Торий сам про него рассказывал. – Милованов достал из-под свёртка с одеждой Тория карманные шахматы с расставленными фигурками, двинул чёрную пешку и зловеще сказал: – Торий, вам шах!

Торий как ужаленный вскочил с лежака.

– Что? Что? Где шах?

Милованов и Василий Васильевич не удержались и захохотали. Я не смеялся, потому что всё ещё ничего не понимал.

– Что за шуточки? – спросил Торий.

– Какие уж шуточки! Посмотрите на свою руку, – сказал Милованов. – Пока вы спали, а мы купались, какой-то варвар вас разрисовал.

– Какая наглость! Просто нет слов!.. Смотрите, что делается! – возмущённо воскликнул Торий. – Им стало мало деревьев, скал и Гераклов! Они взялись за живых людей. Да я бы… да я бы… не знаю, что сейчас сделал бы с этим Жорой с Курской аномалии!

– А что вы, собственно, Торий, так возмущаетесь? Вы же сами говорили о действиях любителей оставлять где попало свои автографы: «Ерунда! Ничего особенного… Зачем поднимать из-за этого шум?» Говорили? – спросил Василий Васильевич.

– Да… говорил… Но то деревья, скалы… или какая-то ваза… А я… я же живой человек!

– С вас можно смыть чернила. А с дерева порез ножом не смоешь! – неожиданно для себя сказал я. – И вы спали, значит, вам не было больно, а дереву всегда больно!

– Алёша абсолютно прав, – сказал Милованов.

– Странно, что раньше вы этого не чувствовали, – добавил Василий Васильевич.

Торий как-то растерялся, ничего не ответил, поднял с земли шершавый камешек, плюнул на исписанное плечо и быстро, как пемзой, стёр с него «Жору с Курской аномалии».

И только я хотел спросить Василия Васильевича, что такое Курская аномалия, как услышал испуганный визг Кыша, донёсшийся с нашего пляжа.

Я побежал туда и увидел, как мама пыталась поймать Кыша, который с жуткой скоростью носился по кругу и продолжал визжать. Я еле его остановил и всё понял: в ухо Кыша вцепился краб размером с полтинник, запутался клешнёй в шерсти и сам не мог отцепиться. Я его кое-как отсоединил от уха, он бочком, бочком заковылял по камешкам и пропал с глаз. Кыш, рыча, стал задними лапами откидывать камешки, один из них попал в ногу какой-то тётеньке, она вежливо сделала маме замечание, и нам, для того чтобы успокоить Кыша, пришлось уйти с пляжа.

65

Мы вернулись домой ровно в три часа. К моему и маминому удивлению, Анфисе Николаевне помогал выносить на улицу большой обеденный стол… Федя! А Норд лежал в тенёчке под чинарой. Федя объяснил, что сюда его прислал с запиской наш папа – переждать, пока уляжется шум из-за похищенной утки и нарушения режима. Но он, повздорив с Корнеем Викентичем, твёрдо решил не возвращаться в «Кипарис», а уехать домой вместе с Нордом.

Мама с Анфисой Николаевной, всё время поглядывающей на часы, начали накрывать на стол.

– Послушай, Федя, – сказал я, – ты, выходит дело, решил сбежать и о тебе останется здесь, в «Кипарисе», плохая память? Я сам по себе знаю, что пока не скажешь правду, то на душе будут кошки скрести. Ты уж лучше признайся, и тебя простят.

– Ладно! Ты меня не учи! – сказал Федя. – За утку я уже внёс деньги в бухгалтерию.

– А Геракл? А ваза? А скамейка?..

– Не береди мою душу, сам во всём разберусь…

Стол был накрыт, на нём стояли всякие вкусные вещи, а обедать нас почему-то не приглашали. Анфиса Николаевна в последний момент обнаружила, что, кроме всего прочего, пропала трёхлитровая бутыль с постным маслом, не с магазинным, а с украинским, домашнего приготовления, которое ей привезла с Полтавщины старая знакомая.

Мама хотела послать нас с Федей за постным маслом, но Анфиса Николаевна заправила винегрет сметаной и всё весело восклицала:

– Как же я забыла про масло?! Ведь всё вспомнила, а про него забыла! Стара, мать, стара… Но ты, голубчик, ответишь у меня за всё! Держись!

Я в двух словах рассказал ничего не понимавшему Феде о таинственных исчезновениях из нашего дома разных вещей и с огорода – огурцов.

– Странные дела, – сказал Федя и, вздрогнув, схватил меня за руку.

В калитке показался запыхавшийся Корней Викентич в своей белой шапочке Айболита, а за ним мой папа со свёртком в руках. Корней Викентич подбежал к Феде и сказал: