Книга Суп из акульего плавника - Фуксия Данлоп

На главной улице все дома имели филенчатые фронтоны и низкие, крытые черепицей крыши. Кое-где уже готовились ко сну, а в некоторых еще била ключом жизнь. За столом, стоявшем на улице, склонилась над машинкой швея. Работали мастера, делавшие похоронные венки, торговцы благовониями, сигаретами и закусками. Когда мы наткнулись на пай фан — старинные ворота, покрытые, словно пеной, замысловатой резьбой, уже темнело.

Мы поужинали рисом с овощами в ресторанчике-развалюхе, глядя, как повар трясет сковородой над пламенем, плясавшем в топившейся углем плите. Уставшие, побрели затем в гостиницу, где нас уже поджидали полицейские. Меня они не трогали, а вот Му Ма битый час пришлось отвечать на их вопросы. Они во всех подробностях записали, где и кем он работает, и снова интересовались, что именно я здесь делаю. «Это ради ее же собственной безопасности», — утверждали они. Полицейские рассказали, что некоторое время назад сюда занесло какого-то японского туриста, у которого кончились деньги, отчего ему пришлось заночевать на улице, где его и убили. «Это ради ее же собственной безопасности». Я плохо спала. Кваканье лягушек, доносившееся снаружи, напоминало мне стоны привидений.

Прежде чем уехать из Цинси, я уговорила одного крестьянина дать мне саженец перечного дерева, чтобы забрать с собой в Англию. Саженец был маленьким, хрупким, завернутым в полиэтиленовый пакет вместе с горшочком земли. Я отвезла его в Чэнду, потом в Пекин, дрожа над ним, как над сокровищем. Однако в Пекинском аэропорту на меня нашло беспокойство. В Британии бушевала эпидемия коровьего бешенства, поэтому к тем, кто ввозил продукты и растения, применялись строгие меры. Я испугалась, что меня поймают с саженцем перечного дерева, и оставила его, такой одинокий и брошенный, на столе кафетерия пекинского аэропорта. Всю дорогу домой и даже недели спустя меня все еще не покидала мысль о том, что с ним стало.

Через пять лет, посреди зимы мы с Му Ма вернулись в Ханьюань. Был как раз канун китайского Нового года. До этого я несколько месяцев провела в Шанхае, исследуя кулинарные пристрастия Восточного Китая, и успела истосковаться по горам и долинам. Кроме того, мне давно хотелось вернуться в Цинси, чтобы побольше узнать о моей самой любимой специи.

Дороги какими были, такими и остались — кошмарными. Сперва мы сели на удобный современный автобус, который домчал нас из Чэнду до Яаня — «Города дождей», но там пришлось пересесть на другой автобус, уездный, менее удобный и годами постарше, который повез нас по ухабистым дорогам дальше. Картины из окон открывались сколь приятные, столь же и маловыразительные. Сквозь туман пробивалось солнце. Автобус, непрерывно пиликая, полз по горным дорогам. Мы проезжали разбитые на крутых склонах террасы в обрамлении бамбуков и сосен. На террасах зеленели овощи. Маленькие пенистые водопады устремлялись из горных высей вниз, туда, где среди валунов бурлили реки.

Чем выше мы забирались, тем ухабистей становилась дорога, прижимавшаяся к скалистым склонам. Даже на самых высоких из холмов виднелись зеленеющие посадки и крестьянские домики, уютно устроившиеся среди бамбуковых зарослей. В районе Инцзина, где добывался уголь, мы проехали мимо ветхой мастерской, выходившей на улицу. Все было покрыто тонким слоем угольной пыли, даже старик, работавший там по металлу. Мне показалось, что я вижу отрывок из старого черно-белого фильма. Картину портил только лист салата, столь ярко выделявшийся на фоне черно-серых горшков и кастрюль, что, казалось, лучился светом. Громыхая, наш автобус промчался мимо. В обратную сторону проследовала колонна грузовиков, груженных лесом. Возле чайной сидело несколько стариков в армейских шинелях и меховых шапках, поглощенных игрою в шахматы.

Когда мы проезжали последний перевал, отделявший нас от Ханьюани, я заметила, что на вершинах тамошних гор и сосен лежит снег. Нас окутала ледяная белая дымка, отчего создавалось ощущение, будто все происходит во сне. Наконец показалась Ханьюань, где воздух был посуше. На голых по зиме полях вздымались перечные деревья, напоминающие воткнутые в землю пики. При подъезде к Цинси мы попали в пробку, поэтому нам пришлось выйти из автобуса, преодолеть пешком участок, перегороженный сгрудившимися автомашинами, и поймать попутку. До Цинси мы добрались на фургончике, принадлежавшем страховой компании. «Вы госпожа Роза?» — поинтересовался водитель, на дикой скорости гнавший громыхавший фургончик по ухабистой дороге.

На следующее утро, встав пораньше, мы отправились на автобусную станцию. Там мы договорились, чтобы нас подвезли до деревеньки Цзяньли, где, по слухам, на склоне Воловий Рынок выращивали лучший сычуаньский перец. Наконец, нас удалось сторговаться с водителем очередного фургончика — веселым малым в круглых очках, подчеркивавших округлость его лица. В ожидании, когда наберется достаточно пассажиров, у нас хватило времени немного поболтать. «На вас поглядишь, — сказал водитель, — так можно подумать, что вы не из наших. Вы что, из-за границы?» Несколько позже, разговаривая с Му Ма, он назвал меня инго сяохоцзы, «английским пареньком». Уставившись на него в изумлении, я сообщила, что вообще-то женщина, причем уже не особо молодая. Остальные пассажиры стали смеяться над водителем. «Простите, зрение у меня уже не то», — прозвучало в качестве извинения. Я вздохнула, представив, как он поведет фургон по разъезженной горной дороге. Впрочем, с этим ничего нельзя было поделать. И вот мы тронулись в путь, набившись в крошечную машину в компании крестьянина и его дочки, которые везли продукты, сложенные в заплечные мешки.

Долина была словно в холодной сине-зеленой дымке. Некогда в каждом крестьянском хозяйстве здесь держали волов, чтобы пахать землю, а на склоне Воловий Рынок, куда мы собственно и направлялись, вся округа в прошлом покупала и продавала этих животных. «Сейчас у нас есть трактора, так что волов мы больше не держим, — объяснила нам крестьянская дочка. — Слишком уж дорого это обходится. Пользуемся мы ими от случая к случаю, а кормить приходится круглый год».

Склон Воловий Рынок располагается на высоте тысячу семьсот метров над уровнем моря, что на двести метров выше Цинси. В этом, как рассказал нам крестьянин, наряду с сухим климатом и почвой, и заключается секрет знаменитого на всю страну перца. Мы вышли из фургончика неподалеку от местной управы, во дворе которой какой-то человек занимался тайцзи и бродила черная курица. Деревенский глава, гревший руки над угольной жаровней, предложил нам чаю, а потом попросил женщину, с которой они вместе работали, показать нам окрестности. Ступая по хрустящему снегу, мы прошлись по саду с перечными деревьями. «В нашем районе производится примерно десять тонн перца в год, — поведала нам женщина, глядя, как мы рассматриваем усыпанные шипами деревья и покрытые снегом террасы долины. — Наш перец — самый лучший. Когда-то его посылали самому императору. Еще наш перец называют „детским перцем“ — вава цзяо, потому что у основания каждой пары перчиков растет еще пара — совсем крошечных, словно это их детки (вава)».

Когда мы вернулись в деревню, пара старушек (прабабушка и бабушка), сидевшие с двухлетним ребенком, в то время как его мать была на работе, пригласили нас зайти в их скромный крестьянский домишко. Они дали нам немного перца, который вырастили сами. «Если у вас разболится живот, — наставляла бабушка, — возьмите в руки десять перчиков, разотрите их, а потом проглотите, запив холодной водой. Сами увидите, все как рукой снимет».