Книга У истоков Руси - Иван Беляев

О просвещении и книжном учении духовенства мы уже упоминали выше и привели свидетельство летописей о том, как высоко ценилось это просвещение тогдашними русскими людьми, как князья, бояре и простые люди стекались в церкви из разных городов, чтобы слушать поучения знаменитых проповедников и церковных учителей того времени. Но кроме летописных свидетельств до нас дошло несколько и самых литературных памятников того времени знаменитых пастырей церкви. Так, от знаменитого проповедника, русского златоуста XII века Кирилла Туровского мы имеем одиннадцать поучений, говоренных в церкви, три наставления, писанные к разным лицам, великий покаянный канон, изображающий искренний горький плач души о грехах перед Господом, и тридцать молитв, расположенных по дням. Дошедшие до нас труды Кирилла Туровского обличают в авторе высокий ум, глубокое истинно христианское чувство и близкое изучение как Священного Писания, так и литературы Отцов Церкви. Между словами Кирилла Туровского есть одно явно говорящее без приготовления – это слово, произнесенное в пятую неделю по Пасхе, по случаю малочисленности собравшихся слушателей. Чтобы нагляднее выразить характер проповедей нашего древнего проповедника и яснее показать его проповеднические способности, я считаю здесь нелишним представить вполне это импровизованное слово. Вот оно:

«Я убо, друзья и братья! Надеялся на всякую неделю более собирать в церковь людей, на послушание божественных словес, ныне же пришло меньше. Но ежели бы я говорил от себя, то вы хорошо бы делали не приходя слушать; ныне же я вам владычнее возвещаю, читаю вам грамоту Христову. Ежели кто принесет в город грамоту цареву или княжую, к сущим под рукою его; то не спрашивают жития принесшего, богат ли, убог ли, грешен ли, или праведен; но слушают только что мое в грамоте, и стараются, чтобы ничего не было забыто, а кто которое слово путем не расслышит, то спрашивает слышавшего, и ежели какой бесчинник сделает шум, то с побоями прогоняют его, как пакость творящего. Ежели же такое внимание потребно к земному князю; то кольми паче вы должны быть внимательны здесь, где беседует Владыка ангелов. Тем молю вас пришедших сюда поучайте не приходящих и увещевайте их приходить в церковь, вы бо вкусили от меду учения, они же нисколько. Вкусите, рече, видите, яко благ Господь. Весте бо, яко изводяй достойного от недостойного, яко уста суть Христова. А понеже убо сия изрекох, послушайте же да поучу вас о молитве; тою бо исправляется всяко доброе, ежели от умиленна сердца изходит, яко благоухание к Богу восходит; того ради и пророк глаголет: да исправится молитва моя, яко и кадило пред тобою. Почто же яко и кадилу молит исправиться молитве? За тем что фимиам издает благоухание, когда будет на огне; так и молитва, когда от горяча сердца будет, то яко благоухание к Богу восходить. Теперь уразумели ли то, что поется. Я и большему научу вас, ежели вы будете внимать и захотите учиться; а ежели не будете внимать, то и я, и нехотя, умолкну; а вы будете осуждены тем, что, имея учащего, не внимали. Како бы вы захотели пройдти такой путь, какой прошла Южская Царица, чтобы слышать премудрость Соломонову? И се боли Соломона зде: не меня ради, я грешник, а евангельского ради пропоповедания и апостольского учения. Поведайте мне братие: ежели бы кто при восходе солнца зажмурил свои очи, не желая видеть света сего, и говоря тьма лучше света: то стал ли бы кто жалеть о нем, не паче ли возненавидели и отверглись его. То же должно сказать и о словеси учения: слово божие в писании называется свет и свет сей божий видимого сего света, ибо сей просвещает плотские очи, а тот душевные; того ради и пророк Давыд глаголет к Богу: светильник ногам моим закон твой и свет стезям моим, и паки Исаия; людие седящие во тме видеша свет велий. Кто убо помину нехотящего свету видети? Сколько вас приходит в церковь, понуждайте нехотящих приходить, и чтобы никто не говорил, я занят иными делами; вспомните о тех званных на царскую вечерю, которые также приводили разные изветы: ов рече, супрут волов хочу искусити, ов же села куплепнато сыдядати, ин же жену поят, и про то разгневался на них Царь. А вы ужели одного часа не можете уделить Богу? Отвечайте мне на мой вопрос: ежели бы я по вся дни раздавал злато или серебро, или мед или пиво, не приходили ли бы наперед друг перед другом? Ныне же словеса Божия раздаю, лучша паче злата и камения драгаго, и слажына паче меда и сота; и вы лишаетесь их не приходя в церковь. Тех же и злословлю и укоряю, якоже вас приходящих хвалю и благословляю; каждаго же из вас, приходящих сюда и вкушающих духовного сего меду, молю: аще суседа имеете, или родина, или жену, или дети, зовите их всех в церковь и поучайтеся душеполезным словесем, да и зде богоугодно поживше и вечных благ наследници будем о Христе Иисусе Господе нашем, ему же слава».

Другим драгоценным памятником духовной русской литературы, современной Суздальщине, служит послание Симона, епископа Суздальского и Владимирского, к киево-печерскому иноку Поликарпу. Поводом к написанию этого послания было письмо Поликарпа к Симону, в котором он жаловался на киево-печерского архимандрита Акиндина, и вообще на свое плохое положение в Печерском монастыре, и на безуспешность искательств игуменства в монастырях Козмы и Дамиана и Св. Димитрия. Симон в своем послании к Поликарпу, обличая неосновательность его жалоб и несообразность их с обетами иночества, в образец иноческой жизни приводит четырнадцать сказаний о подвижнической жизни святых иноков, живших в разное время в Киево-Печерском монастыре; и, желая возбудить в Поликарпе более благоговение к святости Печерской обители, рассказывает о чудесном построении Печерской церкви Пресвятые Богородицы, о поставлении трапезы или престола и об освящении престола и между прочим говорит, что он, Симон, желал бы отказаться от епископства и оставить всю славу и власть, чтобы хворостиной торчать в воротах Печерского монастыря. В этом послании Симон умел совместить художественную изящность с самою высокою простотою изложения и с такою искренностью чувства и глубоким пониманием духовной жизни, что труд его до сего времени служит лучшим украшением нашей поучительно-повествовательной духовной литературы.

Третьим замечательным памятником духовной литературы во время Суздальщины служат двенадцать сказаний о святых иноках Киево-Печерского монастыря, писанных для архимандрита Акиндина тем самым иноком Поликарпом, к которому писал свое прекрасное послание епископ Симон. Труд Поликарпа по изящной простоте, живости и стройности рассказа обличает в авторе высокого художника повествователя, хотя он и ниже послания Симона. Особенною теплотою и простотою дышат рассказы Поликарпа о блаженном Прохоре-лебеднике, о Марке Печернике, о Феофиле, учении Марка Печерника, о Спиридоне-просфорнике и о Пимене-многоболезненном. Для образца вот начало рассказа о Пимене: «О блаженном сем Пимене слово вземше, на исповедание снидем крепкого его страдания, да увемы, како со благодарением имамы болезни терпети доблественно, и како сила Божия в немощах совершается. Сей убо блаженный Пимен болен родися на свет, болен и возрасте, сия телесная болезнь места в нем душевней недаде. Чисть бо от всякого порока бысть и от утробы материи скверного непозна греха».

Из светских литературных произведений от времен Суздальщины дошли до нас: «Слово о полку Игореве» и «Моление к князю Ярославу Всеволодовичу», сочинители того и другого творения не оставили своих имен. Кроме того, мы имеем несколько летописей, относящихся к тому же времени, и народных былин, в которых говорится о лицах исторических, относящихся ко времени Суздальщины, например о новгородцах Василье Буслаеве, скончавшемся 1171 году, о Садке Сытиниче и других. Особенно замечательно истинными поэтическими красотами и верным и живым изображением тогдашнего состояния Русской земли – «Слово о полку Игореве». Неизвестный сочинитель этого «Слова», описывая в нем несчастный поход Игоря Святославича Северского на половцев, умел в одной живой картине верно представить состояние Русской земли во время Суздальщины. Он, изобразивши, между прочим, мастерски общую печаль Приднепровья т. е. киевской и черниговской стороны, о поражении и плене Игоря Святославича, и грозу от половцев вследствие этого поражения, обращается к современным знаменитым князьям других краев Руси с таким воззванием: «Княже Всеволоде (Суздальский)! не мыслию тебе перелететь издалеча, отня стола поблюсти. Ты бо можеши Волгу веслы разкропити, а Дон шеломы выльяти. Аже бы ты был, то былабы чага (пленница) по ногате, а Кощей (невольник) по резани; ты бо можеши по суху живыми шереширы стреляти удалыми еыны Глебовы. Ты буй Рюриче и Давыде (Смоленские)! не ваши ли злаченые шеломы по крови плаваша, не ваша ли храбрая дружина рыкают, аки туры ранены саблями калеными, на поле незнаеме? Вступите, господина възлат стремень за обиду сего времени, за землю Русскую за раны Игоревы, буего Святославича. Галицкий Осмосмысле Ярославе! высоко седиши на своем златокованом столе, подпер горы Угорские своими железными полки, заступил королеви (Венгерскому) путь, затворил Дунаю ворота, меча беремены чрез облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твои по землям текут, отворявши Киеву врата, стреляеши с отня злата стола Солтана за землями. Стреляй, господине, Кончака, поганого Кощея, за землю Русскую за раны Игоревы, буего Святославича. А ты буй Романе и Мстиславе (Волынский и Торопецкий)! Храбрая мысль носить вас ум на дело. Высоко плававши на дело в буести, яко сокол на ветрех ширяяся, хотя птицу в буйстве одолети. Суть бо у вас железные папорзи под шеломы латинскими; теми тресну земля и многи страны, – Хинова, Литва, Ятвязи, Деремеда, и Половцы сулицы своя повергоша, а главы своя поклониша под тыи мечи Харалужные (булатные)».