Книга Город Лестниц - Роберт Джексон Беннетт

Что с банкой, что без банки переулок выглядит одинаково. Ага, через линзу донышка можно по-особому увидеть мирградские стены: вот это зеленовато-голубое фосфоресцирующее свечение в вечернем небе – это они.

Так, убираем банку. Естественно, теперь стены не светятся: они прозрачные, как всегда. Банка – это линза, через которую видны божественные артефакты, а стены – именно такой артефакт, вот и меняют облик, если смотреть через стекло.

Однако это значит вот что: дверь, через которую сбежали нападавшие, сделана не руками Божеств.

А ведь это невозможно. Они исчезли, растворились в воздухе – значит, у них был артефакт. Артефакт может быть только Божественным по природе.

Шара принимается мерить переулок шагами. Уже четыре ночи подряд Шара наведывается сюда и в другое место, где на глазах Сигруда исчез человек. Она пробует трюк за трюком, ставит эксперимент за экспериментом – и все безрезультатно. А что ей еще остается делать? Сигруд следит за Торской. Та сидит в своей квартире. Питри, Нидайин и еще несколько сотрудников посольства проверяют компании, куда в этом году Уиклов вкладывал деньги. Работы у них невпроворот. Шара очень хотела бы сидеть с ними, такие вещи нужно отслеживать, но она имеет опыт обращения с Божественным – и потому должна заниматься тем, чем занимается сейчас.

Ах да, вот еще странность: после того как Уиклов уволок с собой госпожу Торскую, его в Мирграде не видели. На запрос о его местопребывании в конторе ответили: «Хозяин уехал в загородное имение под Жугостаном. По семейным делам».

Одним словом, люди исчезают, один за другим, а куда – поди пойми. Шара снова склоняется над своим чудо-мешком. Возможно, в переданном Воханнесом белом чемодане ответы на все вопросы лежат грудами, подобно алмазам в сказочной пещере. Но нет, открыть чемодан – значит навлечь на себя гнев Виньи. К этому Шара пока еще не готова. Во всяком случае, сначала она хочет разгадать загадку переулка.

Так, попробуем еще кое-что. Шара высыпает на мостовую маковые зернышки – мимо, они не ложатся в вытянутую фигуру, указывающую на прореху в реальности, какую обычно оставляют Божества. Шара пишет на пергаменте первые строки гимна Вуртье и проносит его из конца в конец переулка – если она наступит на освященную Вуртьей землю, гимн сам собой допишется до конца, свирепым размашистым почерком богини. Впрочем, то, что этот трюк не срабатывает, вполне ожидаемо: ни одно чудо Вуртьи, даже самое незамысловатое, не работало после Ночи Красных Песков.

Попробуем-как теперь вот это…

Как же вы исчезли, господа хорошие?..

А теперь вот это…

Как вам удалось провернуть такую штуку?..

И вот это…

Но как, как?!

Так. Последнее испытание: Шара запускает монетку вниз по переулку, та быстро катится по камням – если перед ней возникнет божественное препятствие, любого характера, монетка резко остановится и плашмя упадет на землю, словно бы магнитом притянутая к мостовой. Но нет, она катится и катится, а потом описывает полукруг и заваливается самым естественным образом.

Шара вздыхает, запускает руку в сумку и вынимает бутылку чаю. И прихлебывает горячий напиток. Вкус у него затхлый и перезаваренный – она слишком долго таскала его с собой, да и влажность тут повышенная.

Шара снова вздыхает, расчищает на земле пятачок и садится прямо на землю, прислонившись спиной к стене. И погружается в воспоминания – о последнем дне обучения, о последнем дне, проведенном на родной земле, последнем разе, когда пила по-настоящему хороший чай.

* * *

– Как ты это сделала? – спросила тетушка Винья. – Вот скажи мне. Как?

Юная Шара Комайд – обессиленная, оголодавшая и умирающая от жажды – недоуменно посмотрела на тетю и запихала в рот еще кусок. В столовой учебного корпуса было пусто, и потому ее чавканье отзывалось особо громким эхом.

– Ты упрямо держалась своей версии, хотя они и так и сяк тебя трепали и допрашивали, – сказала Винья. – И ты ни разу не сбилась, всегда отвечала одно и то же. Каждый раз, все шесть дней. Ты хоть знаешь, как часто такое случается? До тебя – раза два или три такое видели. За всю историю Министерства!

И она с видимым удовольствием оглядела девятнадцатилетнюю племянницу поверх узеньких очков.

– Большинство ломаются на третий день, потому что не могут уснуть. Ломаются из-за музыки – из-за звука этой басовой струны, монотонного и беспрерывного. Что-то такое в них щелкает – и все. Им задают вопрос, они дают неправильный ответ. Но ты отвечала так, словно вообще ничего не слышала.

– А ты? – пробубнила Шара с набитым картошкой ртом.

– Что я?

– Ты сломалась?

Винья расхохоталась:

– Дорогуша, это я придумала всю эту процедуру! И сама через нее, естественно, не проходила. Так что давай рассказывай. Как ты это сделала?

Шара хлюпнула чаем:

– Что сделала, тетушка?

– Ну как что? Как ты выдержала? Ты не сломалась после шести дней психологических пыток.

Шара застыла, глядя на пронзенную вилкой куриную грудку у себя в тарелке.

– Ты не хочешь рассказывать? – спросила Винья.

– Я… стесняюсь.

– Я твоя тетя, милая.

– Ты также мое непосредственное начальство.

– Ну будет тебе, – отмахнулась тетя. – Не сегодня. Сегодня – наш последний вечер перед долгой разлукой.

– Долгой разлукой?

– Ну не такой уж долгой, дорогая. Так что – как?

– Я думала… – Тут Шара сглотнула. – Думала о родителях.

Винья пожевала губами:

– Вот оно что.

– Я думала о том, что им пришлось вынести. Когда они умирали. Я читала о Чуме. Я знаю, что смерть от нее… мучительная.

Винья горестно покивала:

– Да. Это так. Я видела все своими глазами.

– И вот я думала о них и о том, что пришлось пережить Сайпуру под гнетом Континента… О рабстве, притеснениях, унижении. И вдруг мне стало так легко. Ну и подумаешь – эта музыка. Ну и что, что спать не дают, воды нет, еды нет и вопросы одни и те же задают снова и снова… С тем, что пришлось пережить родителям и сайпурцам в старину, это никак не сравнится. Вот и все.

Винья улыбнулась и сняла очки:

– Мне кажется, ты самый ярый патриот из всех, кого я знаю. Я так горжусь тобой, моя дорогая. Особенно потому, что… одним словом, ты… ты заставила нас поволноваться.

– Из-за чего?

– Как тебе объяснить, моя дорогая… Я всегда знала, что ты увлекаешься историей. В Фадури это было твоим коньком. В особенности – история Континента. И когда ты пришла к нам, мы дали тебе доступ к секретным, знаешь ли, материалам. Подобные вещи мы не разрешаем даже в Фадури преподавать… А ты – ты засела там, и как начала зубрить все это нафталиновое старье! Подобные увлечения в правительстве считают… нездоровыми.