Книга Чосер и чертог славы - Филип Гуден

Мимо проходили последние паломники, когда Чосер обратил внимание, что Кадо за ним наблюдает с вопросительным видом.

— О чем задумались, мастер Джеффри?

— О том, что нам подозрительно просто удался побег из замка и также беспрепятственно мы добрались до низовьев реки. А еще меня мучает вопрос, каким образом вам в руки попал перстень с сапфиром, которым вы расплатились с вашим кузеном.

Кадо снова отвернулся к дороге, которая теперь опустела. Он ничего не ответил. Возможно, притворился, что не понимает. Потом пришпорил своего коня. Чосер поступил так же. За ними последовали и Нед с Аланом. Прошло какое-то время, и Кадо, не оборачиваясь к Джеффри, произнес:

— Кольцо мне дал Гастон Флора.

— Зачем?

— Это он распорядился вывести вас незаметно из караульного помещения и помочь покинуть замок. Все должно было походить на спасение. Он думал, что иначе вы не согласитесь уехать. Кольцо было платой.

— Флора? Но ведь сенешаль Фуа посадил нас под охрану, чтобы, по его словам, обеспечить нашу безопасность.

— О намерениях Фуа мне ничего не известно, но Флора хотел, чтобы вы все покинули эти земли. У него свои соображения.

Графиня Розамунда, подумал Чосер, вот какие у него соображения, но сказал другое:

— Вы знаете историю этого перстня?

— Да, и мне не хотелось держать его у себя, поэтому я расплатился им с кузеном за перевоз на его корабле.

Голос Кадо слегка дрожал, и эту дрожь не могли заглушить ни позвякивание уздечек, ни радостное пение птиц. Чосер ослабил поводья, чтобы догнать Жана и пристроиться рядом. В деле оставалась некоторая неясность, возможно даже, не одна. Теперь хотя бы на одну загадку стало меньше.

Ему на память приходили разные вещи. К примеру, Жану Кадо была хорошо знакома местность вокруг замка Гюйак, потому что он якобы вырос в тех краях. Далее, когда гасконец первый раз показал им рукой на замок и назвал, чей он, его голос дрожал. Его как-то особенно взволновала казнь Матьё, которого он не раз называл «горемыкой» и «бедолагой». Припомнил Джеффри и разговор гасконца с Ришаром Фуа, когда тот пытался убедить сенешаля, что Матьё не виновен в смерти Анри де Гюйака. Однорукий дурачок происходил из семьи, которой уплатили компенсацию за ранение, причиненное охотничьим псом отца Анри. Чосер тогда еще поинтересовался, что стало с семьей пострадавшего. Фуа ушел от ответа: откуда, мол, ему знать, это случилось до него. Так или иначе, это были крестьяне, а кто их пересчитывает?

Джеффри оглянулся, чтобы узнать, как там Алан с Недом. Молодые люди ехали чуть поодаль. А затем спросил у гасконца почти шепотом:

— Кто такой Матьё, которого они повесили?

— Бедный горемыка, — ответил Кадо так же тихо.

— Немало бедолаг закончили свои дни на виселице.

— В народе говорят, сострадание чаще посещает доброе сердце. Разве я не способен испытывать жалость, мастер Джеффри, или у меня недостаточно благородное происхождение для столь тонких чувств?

В его тоне одновременно звучали горечь и печаль. Чосер почувствовал, что Кадо сейчас говорил искренно:

— Ваши чувства делают вам честь, сударь. К сожалению, знатное происхождение не всегда гарантирует благородство души. Однако к Матьё вы испытываете более глубокие чувства, нежели простое сострадание. Он не какой-то умалишенный, которого облыжно обвинили в преступлении. Вы знаете его имя. Вы повторяли его несколько раз. Вы раньше знали этого человека.

— Это мой брат, — произнес Кадо.

Чосер прекратил допрашивать своего спутника. Сейчас бессмысленно вытягивать из него признания. Он все расскажет сам. Или не расскажет.

— Это случилось много лет назад. Несмотря на то что я был тогда маленьким, я помню все, словно это было вчера, — в конце концов заговорил Кадо. — Мы арендовали у отца Анри землю и считались не самыми бедными из местных крестьян. Мы жили на его земле, собирали его урожаи, в общем, были в его полном распоряжении. Но жили при этом не так уж плохо. Однажды граф устроил охоту — нас эти вещи мало касались. Но мой старший брат, Матьё, любил наблюдать за тем, как преследуют зверя. В таких случаях он бросал работу в поле и бежал в лес. За это отец его нещадно лупил. Но брату все было нипочем. Матьё терпел побои, но продолжал делать то, что ему доставляло радость. В его поведении вообще были странности. Он любил в одиночку бродить по лесу. Бывало, он проводил в лесу целые дни, возвращаясь домой уже в сумерках. В ветвях дуба он устроил себе что-то вроде гнезда и очень любил это место. Оттуда и наблюдал за охотничьей травлей. Ему было интересно смотреть, как всадники, собаки и пешие выслеживают добычу… ему нравилось все цветное и шумное. Я думаю, он всегда был простодушным и открытым…

— Так что же произошло?

— Как я уже сказал, я был совсем маленьким, младшим в семье. Меня даже не брали на работы. Однажды пара охотников внесла в дом тело моего брата Матьё. Они думали, что он мертв. На него напали собаки. Наверное, он упал с дерева или попался на пути преследователей, когда бродил по своим любимым тропинкам. Точно я не знаю. Одна рука Матьё была наполовину оторвана. Он потерял много крови, несмотря на то, что охотники плотно забинтовали рану. Мне тоже показалось, что он не дышит. Лицо брата побелело как мел, а тело одеревенело. Мы положили его на лавку и уже смирились с его смертью. Однако поторопились. Он все еще дышал, хотя дыхание было неглубоким и неровным. Мы ждали, когда жизнь его покинет окончательно. Но он и не думал умирать, хотя для него так было бы лучше!

В лесу неподалеку от нашего дома жила мудрая женщина. Про нее говорили, что она умеет выхаживать людей, находившихся при смерти. Отчасти из-за этого люди обычно ее избегали, думая, что она знается с дьяволом. Мы тоже старались с ней не встречаться до тех пор, пока нам не понадобилась ее помощь. Отец был настроен ускорить уход Матьё из этого мира, но мать, не говоря ни слова, обмотала голову шалью и ушла к старухе-знахарке. Что она ей наговорила и пообещала за лечение, я не знаю, но ведунья приходила к нам, только когда отца не было дома. Ставила припарки к ране из каких-то трав. Приносила зловонные варева, которые вливала в рот Матьё. Мать закрывала Матьё одеялами, чтобы отец не заметил свежих повязок. От меня мать добилась клятвы, что я буду молчать. Как бы то ни было, состоянием Матьё никто особенно не интересовался. Шла жатва. В поле каждые руки были на счет. Каждый раз, приходя домой, отец думал не застать Матьё в живых. Но всякий раз обнаруживал, что брат все более страстно цепляется за жизнь. Конечно, Матьё потерял руку, и его речь к тому времени еще не восстановилась, но скоро стало ясно, что он поправился или, по крайней мере, не собирается умирать.

Отец был этому не рад. Какая польза хозяйству от однорукого и вдобавок почти немого? Он изменил свое отношение к брату лишь однажды, когда как-то осенью под вечер в дверь постучал один из домочадцев графа. При нем была небольшая сумка, которую он держал на вытянутой руке с таким видом, будто в ней отрава. Графский посланник был поражен убогостью нашей лачуги. Едва переступив порог сеней, он оцепенел и неловко моргал. Его физиономия говорила сразу о двух переживаемых им чувствах — удивлении и отвращении, как будто он никогда прежде не видел жилища простых людей, что могло быть правдой. Его облик, одежды и исходившие от них райские ароматы — все говорило о человеке знатного происхождения. Он пробормотал несколько слов, которых я не разобрал, бросил сумку на пол и быстро удалился. При падении сумка звякнула, я точно помню этот момент. Моя мать стояла не шелохнувшись. Отец, повозившись с завязками, извлек из сумки несколько монет. От волнения у него перехватило дыхание. Он поднял сумку и понес внутрь дома, чтобы разглядеть как следует. Я стоял в сенях и через дверь следил за отцом. Он играл монетами, ловил ими скупые лучи заходящего солнца, пробовал на их зуб. Затем бросил монеты обратно в кожаную сумку, одну за одной. Когда он к нам вернулся, у него на лице было такое выражение, какого я раньше у отца не припомню. Это было удовольствие, но какое-то недоброе, если вы понимаете, о чем я, мастер Джеффри.