Книга Английская портниха - Мэри Чэмберлен

– Сегодня без шалостей, а? – говорил он. – Это не к добру. Вы далеко живете?

– Нет, нет.

Пошатываясь, она миновала швейцара. Глядя на него, метрдотель покачал головой: на сей раз без прибыли. Через тяжелые вращающиеся двери в мягкий освежающий рассвет. Лимонное солнце отбрасывало тени, а бледное, цвета топаза небо обещало дождь.

– Гроза не помешала бы, – заметил швейцар. – Очистила бы небо.

У Ады кружилась голова. Она прислонилась к стеклянной витрине магазина на углу. Волшебная легкость. Ада хихикнула, рыгнула, и ее вырвало на тротуар. Она отошла в сторонку. Рвота забрызгала туфли и подол платья. Придется стирать. Окунать платье раз за разом в крошечную раковину. Органза хотя и слабая, но характер у нее бойцовский, ее надо поприжать как следует и угостить тычками, иначе она не утонет в раковине. Каблуки подворачивались. Ада расстегнула ремешки и сбросила туфли. Подобрала их. «Босиком по тюльпанам…» – напевала про себя Ада.

На крыльце ее дома стоял полицейский, настоящий старый служака. «Старый коп на улице дежурит в воскресенье». Отец любил петь детям эту песенку, когда они были маленькими. «Жирный, краснорожий, ну просто загляденье».

Ада подошла к нему почти вплотную:

– Констебль.

– Входа нет, – преградил дорогу полицейский. – Тут летальный исход.

– И что это значит по-нашему, по-английски?

– Убийство, вот что.

– У-у-ай! – Ада моргнула. – Но я живу здесь. – Она сделала шаг назад и задрала голову: – Вон там. На самой верхотуре.

– А как вас зовут?

– Ада. – Она старательно выговорила каждый звук, ну чисто казенный оратор, казненный оратор. Ой, надралась в задницу. Ада, что за выражения! – Или Ава. – Зубы наехали на нижнюю губу. – За ваши деньги, – Ада икнула, – что душе угодно. – Ее качнуло, и она ухватилась за полицейского.

Он тут же вцепился в ее запястье:

– Фамилия?

Ада скривилась. Не очень-то он дружелюбен, этот коп.

– Воан, – ответила она. – Ада Воан.

– Что ж, Ада Воан, вам лучше проехать со мной в участок.

– Уч… часток?

Полицейский порылся в кармане. В следующий момент он уже бренчал наручниками, защелкивая их на Аде.

– Ада! – К ней бежала Скарлетт. – Признайся, ей-богу. Тебя оштрафуют, и всех делов.

Ада тупо смотрела на нее. Вдруг вспышка в мозгу, яркая, отрезвляющая. Станислас. Она оставила газ включенным. Значит, он умер.

– Я сделала это, – сказала она. – Я убила его.

Полицейский повел ее через дорогу к служебному фургону. Она села на жесткую скамью, голова у нее кружилась. Метался ли он по комнате, хватая ртом воздух, пока его легкие обугливались, а горло сжималось все плотнее? Пытался ли забраться вверх по стене, ломая ногти, чтобы перекрыть газ? И долго ли печные трубы будут вонять его плотью?

– На-ме-рен-но, – уточнила Ада.

Он получил свое. Сполна.

Часть третья

Лондон ноябрь, 1947-й

После постановления о привлечении к суду Ада долго ждала начала процесса, запертая в камере с белым плиточным полом, грязноватой побелкой и решеткой на окне под потолком. Из камеры ее выпускали раз в день опорожнить ведро и прогуляться по двору. И она уже не знала, что хуже, работа на износ в доме коменданта или тупая тюремная скука. Ее никто не навещал, даже Скарлетт; мистер Уоллис сказал, что Скарлетт могут вызвать как свидетеля, поэтому им нельзя видеться.

– Не виновна, – заявила она своему адвокату, мистеру Уоллису. Да, она сделала это, призналась во всем, но она не полезет в петлю из-за Стэнли Ловкина, не отдаст свою жизнь за его. Он того не стоил.

Мистер Уоллис был молод, с виду совсем школьник. Он шепелявил, и его «с» выходили смазанными и слюнявыми. Он облизывал губы, глотая слюну и внимательно разглядывая Аду. Это его первое дело об убийстве, но он был единственным, кто согласился защищать Аду бесплатно. На суд она явилась в тюремной одежде – серой, провисшей сзади юбке и бесформенной зеленой блузе. Ада просила принести ее собственную одежду, но мистер Уоллис сказал, что домовладелица вынесла из квартиры все, как только полиция закончила там со следственными действиями. Единственное, что у Ады осталось, – синее платье из органзы, в котором ее арестовали, но копы забрали платье в качестве вещественного доказательства. Подходящая парочка, она и мистер Уоллис. Он только-только из коротких штанишек, она в тюремном тряпье и уродливых башмаках на шнуровке. И ни намека на губную помаду.

Галерея для публики была битком, несмотря на то что на дворе стоял ноябрь. Туман на улице так сгустился, что кондукторам приходилось шагать перед автобусами во избежание происшествий. Люди валили в зал суда будто на площадное зрелище. Мать Ады должна была знать о процессе. Мистер Уоллис говорил, что об этом писали все газеты. Придет ли она, гадала Ада, простила ли мать ее. Что бы ни случилось, Ада, ты моя дочь, и я люблю тебя и в парче, и в лохмотьях. Но скорее всего, мать от нее откажется. Нет, вы ошиблись. Это какая-то другая Ада Воан. Моя Ада пропала без вести еще до войны. Разве что отец мог видеть ее с небес. Все путем, Ада, детка, мы ударили по рукам с председателем здешнего профсоюза. Этак усмехнется и подмигнет. Она думала о Томасе. Ему скоро семь. Галерея шла поверху прямо над головой Ады, и со своего места она не видела, кто там сидит. Если с нее снимут обвинение в убийстве, а мистер Уоллис говорит, что на это есть хорошие шансы, она отсидит срок и поедет в Германию за Томасом, она найдет его, непременно найдет.

Присяжные сидели справа от Ады. Двенадцать мужчин среднего возраста, судя по седине в волосах. Они наверняка не из простых, эти мужчины, у них свой дом или арендованный особняк в приличном районе. Мистер Уоллис сказал, что мужчины предпочтительнее. Женщины редко попадают в присяжные, но, бывает, они стервозничают, особенно по отношению к другой женщине. В модных шмотках и на высоких каблуках она бы запросто очаровала этих мужчин. Но сочтут ли они ее красивой в обуви на плоской подошве и зеленой тюремной блузе? Без пудры, с ненакрашенными губами? В тюрьме она, понятно, запустила волосы, и на фоне отросших каштановых корней блондинистые концы смотрелись вульгарно. Ада зачесала их за уши, а надо лбом накрутила два валика, укрепив заколками. Хотя бы спереди прическа выглядела изящно, как подобает. Нельзя раскисать. Она должна постоять за себя. Держать удар.

За день она уже три раза ходила в туалет. Мистер Уоллис предупредил ее: дело сложное. С присяжными придется изрядно поработать. Он сделает все, что в его силах, но обещать ничего не может. Судья им попался тертый, а мистер Уоллис молод и неопытен. По его словам, никто еще не применял такой способ защиты в деле, как у нее. Провокация, вот что мы им предъявим, говорил он. Только эта провокация – не одиночное сиюминутное действие, не кирпич на голову, но длинный фитиль, что горит медленно, как восковая свеча, а бочки с порохом никто и не замечает, но когда в нее упадет искра – взрыв, пламя, и всякое разумение летит вверх тормашками. Зал встал, когда вошел судья, тот же, что и на предварительном слушании три месяца назад. Он был стар, лицо как у скелета, ввалившиеся глаза, острые скулы. На кончике носа очки для чтения, руки-клешни безвольно болтаются. Не человек – труп. Не болен ли он, подумала Ада, не разъедает ли какая хворь его душу, терзает его сердце? Она обхватила ладонями деревянные перила, отделявшие место для подсудимых от зала. Большой палец прижала к перилам снизу и ощутила шероховатость дерева – следы от ногтей других людей, цеплявшихся за жизнь. Аду затошнило.