Книга Москва-bad. Записки столичного дауншифтера - Алексей Шепелёв

Каково же было хорошо скрытое удивление Даны, когда я завёл в подклет персонального «иностранца» и бегло прочитал ему экскурсию почище ихней. Жаль только, что не на английском!

– Красиво, – тихо говорит Фарид, когда мы очутились в комнатке-башенке с иконами.

– А ты сам-то что исповедуешь? – перед иконой я не удержался от вопроса в лоб.

– Правослам, – ответил он.

– Это что такое?! – этого уж вопроса нельзя не задать!

Писатель объяснил, что жена русская, дети крещёные, и он любит и уважает русскую православную культуру.

А я, изголодавшийся по родной речи, давай ему рассказывать, как Аня с подругой ходили хну иранскую покупать (тоже придумали!) – ну, и в двух словах, как выражаются учёные, разграничил понятия… Не в самой так называемой женской мечети, конечно, а на некоем рынке в спуске к ней с улицы, где вдоль стен, как нищие, сидят чумазые торговки и торговцы всяким хламом, от зажигалок до чёток, а ещё мясом и лепёшками. Как в другой мир попали: атмосфера явно антисанитарная, кругом грязь и специфическая вонь, по-нашему никто ни слова не знает, смотрят на них дико…

Это уже территория мечети считается, стройка, шатёр временный. Идёт пение, на улице через колонки. Так же, как и в некоторых православных церквях, только у нас колонки куда маломощнее. Купола и прочее – перепевка византийской архитектуры. На самом деле, даже мусульманское пение – завывающее, на наш слух – является калькой византийского распева. Но смотреть, слушать и обонять всё это в Москве почему-то не тянет. Напротив мечети, сосем впритык, жилой дом, девятиэтажка какая-то. И вокруг множество домов, с верхних этажей коих открывается отличнейший вид на огроменное златоголовое «место поклонения» и весь его рыночный двор. И слышно всё отлично (пять раз в день!). Разве что все квартиры магометане повыкупили…

Кстати, известна история, как где-то на окраине собрались построить типовую деревянную церквушку, хоть одну на весь район, а жители окрестных многоэтажек собрали петицию, что, дескать, помешает нам стечение народа и колокольный звон! Хотя масштабы, понятное дело, несопоставимы – как строительства, так и притока верующих. Жена часто выходила из метро «Проспект мира», а в определённые дни, москвичи знают, из неё нельзя выйти, нельзя войти, и улицы нужно обходить весьма далеко, и то в каждой подворотне, брызжа кровью, режут баранов. Чего стоят привычные скупые строчки сводок: «Ограничено движение по нескольким улицам… В связи с празднованием… полицейские перекрыли улицы и переулки… Дурова, Гиляровского, Щепкина, Мещанскую, Большую Татарскую, Выполозов, Малый Татарский, Вишняковский и Озерковский… Периметр тротуара напротив выхода со станции „Проспект мира“ полностью огорожен».

В нашу же церквушку, вернее, уцелевшую от большой старинной церкви одну башенку – кстати, тоже единственную на весь большущий район – и на Пасху-то приходит человек двести – ну, может, куличи святить побольше: надо хоть раз в год отличиться. В наших массах так повелось уже, что религия – удел бабок в платках с узелками наперёд, тёток «невостребованных», да всяких там детишек и убогих. Мол, христианство – все должны быть добренькими и бедными, в храм идти, как сострил Кураев, в затрапезной одёжке и с глазами бассет-хаунда. Коль батюшке подать на канон, так что себе не гоже, дома завалялось: он, видно, не мужик, а наседка такая с цыплятами (с семьёй своей), пшеном питается! Мужчины не носят бороды, и уж тем более их не заставить совместно молиться. Какой тут хадж, какой джихад – кинул монетку (или купюру) в копилку для убогих и спи спокойно, покойся пупом в джипе, «Господь всё простит, попы отмолят»! Это просто «культура», «наша история», красивый обычай. У мусульман же – настоящее, вернее, будущее! Даже и в этом внешнем, живя по принципу «Следование правилам постепенно делает правильными и нас самих», они выглядят более выигрышно. Всё по-мужски, по-военному, регламент, единство. Вот где надо восхищаться «культурой»! А у нас налицо две личины благоглупости (и опять же по духу они бабские). Первая – «авось»: даже на уровне культуры не надо вникать в тонкости. В эфире центрального канала в новостях после схождения Благодатного Огня блондинистая девушка-диктор произносит: «В храме Рождества Христова состоялось…» (храм Воскресения Христова – второе название знаменитого храма Гроба Господня), и дальше «греческий Иерусалимский патриарх Феофил» (патриарх Иерусалимский, грек он по национальности). Вряд ли подобная путаница важных вещей в самый главный праздник возможна в исламских странах. Вторая «как-бы-сознательная»: Господь, мол, един, обряды только разнятся, а так православие и ислам – почти одно и то же… «там тоже есть Иисус (Иса), и многие пророки общие».

Трудно и подобрать слова, чтобы даже назвать этот бред. Для начала сходите-ка в мечеть «поглазеть», съездите в Мекку «посмотреть»… «Усердие в распространении истинной веры» – хороший, политкорректный термин, только цель почти как у коммунистов – построение государства, и далее – построение мирового государства, и она оправдывает подобные же средства. Неужели же мечети, коли их понастроили, будут пустовать? Это в христианстве принято прощать врагов своих и за них молиться, это в православии: не на земле взыскуем царства, но в будущей жизни, а в этой – в себе самом: «Царствие небесное внутрь нас есть». И плюс недостатки, грехи – в первую очередь – в себе. Отсылаем к специальной литературе и/или к книгам православных авторов.

«Многое ещё зависит от частностей», – согласился Фарид. (Культурный и умный, он сам, едва я успел про это заикнуться, упомянул про разгром православных церквей весной 2004 года в Сербии.) Нельзя не согласиться: многим мигрантам, современным разнузданным юнцам, и ислам не по плечу. «Рене Генон, – сказал мой гость, – чтобы плюнуть в душу западному торгашескому миру, перешёл в ислам. Он считал, что все религии происходят от единого корня». Я не мог не добавить: «Корень, может, и один, стеблей и листьев действительно много, но цветок-то один, истина одна. Современное „Пусть цветут сто цветов“ – как раз позиция „культуры“, а не веры».

Фарид, я уверен, всё понял, но таких единицы.

Сроки корректуры одного номера были жёсткие, кроме того, в редакции меня немного знали, и я подписал договор на все выпуски до конца года. Вместо того, чтоб читать и чаёвничать, я с распечаткой и ручкой в руках сидел – что называется на прилепках – в уголке в гримёрке. Поток галиматьи и отвлекающих вопросов, естественно, ничуть не убавился – скорее, даже наоборот. Плюс постоянные просьбы куда-то пересесть…

Но главное – были б нормальными сами тексты! Весь номер был посвящён творчеству «братских народов» (имелась даже «Ода Гастарбайтеру»!), и какой бы большой суммой для меня ни представлялись 18 тыс. руб. в месяц, душевную травму обработка сих текстов нанесла неоценимейшую. Мало того, что в литературном смысле это и так четырёхстепенная белиберда, написано всё настолько вкривь и вкось… Слюняво, неряшливо, засалено – как будто автор, авторша и их тётка-авторша у меня под окном живут. Я понимаю, что русский язык как хоть какой-то остаток былого межнационального общения необходимо развивать и поддерживать…

Ещё я сдуру огласил, что процедура сверки заключается в следующем: корректор исправляет на бумаге, дизайнер по бумажке вносит исправления, а затем корректор по двум трёхкилограммовым распечаткам сверяет, всё ли внёс дизайнер. То есть дизайнер, который, как правило, работает левой пяткой (я их ужо повидал: с него и спрос такой: у него, видишь ли, масса одновременных проектов, ему некогда, надо зарабатывать, и вообще он не шибко грамотен – чисто технарь, уважаемая фигура) и получает в три раза больше корректора, опять же ни за что не отвечает (даже за свои собственные постоянные ошибки в колонтитулах, за нумерацию страниц и т. п.), а корректор отвечает абсолютно за всё. Это не понравилось и мне это «за всё» впаяли по полной. Подсела с распечаткой Наталья Игрунова: «А вот тут вот „его глаза упали“ и т. д. – как вы могли это пропустить?» Я возразил, что, по моим представлениям, до корректора текст должен прочесть редактор.