Книга Эдгар Уоллес. Сообразительный мистер Ридер. Гилберт Кит Честертон. Воскрешение отца Брауна - Эдгар Уоллес

Что бы ни думал Бирн, он вынужден был признать, что в этом деле нет никаких четких улик, которые свидетельствовали бы против кого-либо. Одного мотива было недостаточно. Даже моральная склонность к убийству не может быть основанием для обвинения. Тем более что он не мог себе представить, как бледный юный пацифист Генри Хоум мог хладнокровно отправить на тот свет другого человека, хотя богохульствующий Джейк и даже насмешливый еврей Элиас вполне могли пойти на убийство. Полицейские и человек, который, судя по всему, помогал им (а это был не кто иной, как господин с моноклем, представленный как Нэриз), понимали положение так же отчетливо, как и журналист.

Они знали, что пока большевиков-заговорщиков нельзя было ни в чем обвинить и привлечь к ответственности, и, если бы они все же были задержаны, а потом оправданы, это стало бы нешуточным ударом по репутации полиции. Нэриз приступил к делу с изяществом и прямотой художника. Вместо того чтобы вызывать в управление, он пригласил их на личную беседу и попросил высказать свое мнение в «интересах человечности». Свое расследование он начал в ближайшем месте трагедии, в бунгало на берегу моря. Бирну позволили присутствовать на этой необычной встрече, которая одновременно являлась и мирными переговорами дипломатов, и завуалированной формой следственных действий, или допросом подозреваемых. К немалому удивлению Бирна, разношерстная компания, собравшаяся за столом в морской хижине, включала в себя приземистого священника с совиной головой, хотя то, каким образом отец Браун связан с этим делом, прояснилось несколько позже. Присутствие молодого Поттера, секретаря одного из погибших, выглядело более естественным, хотя поведение его вряд ли можно было назвать естественным. Из всех присутствующих он один бывал в этом месте раньше, поэтому в некотором мрачном смысле выступал в роли хозяина. Однако ни особенной помощи, ни какой-либо важной информации от него так и не дождались. Курносое лицо его выражало больше недовольства, чем печали.

Джейк Холкет, как водится, говорил больше других, и от человека его склада нечего было ожидать, что он поддержит эту игру в кошки-мышки и будет делать вид, будто не понимает, что сам он и его друзья по сути являются подозреваемыми. Юный Хоум в свойственной ему мягкой манере пытался сдерживать его, когда тот принимался обличать убитых, но Джейк за словом в карман не лез и готов был перекрикивать не только врагов, но и друзей. Извергая потоки проклятий, он огласил очень неофициальный некролог покойному Гидеону Уайзу. Элиас вел себя сдержанно и, видимо, прятал безразличный взгляд за большими очками.

– Я полагаю, – холодно заметил Нэриз, – бесполезно указывать вам на то, что слова ваши бестактны и попросту неприличны. Возможно, вас больше тронет, если я скажу, что они неосторожны. Вы, правду говоря, открыто заявляете, что ненавидели убитого.

– В тюрягу меня за это собираетесь бросить, да? – глумливо осклабился демагог. – Пожалуйста. Только вам придется построить тюрьмы для миллионов, если вы собираетесь сажать каждого бедняка, у которого были причины ненавидеть Гидеона Уайза. И вы не хуже меня знаете, что это истинная правда.

Нэриз молчал, не вмешивались и остальные, пока неторопливо, врастяжку и слегка шепелявя, не заговорил Элиас.

– Я полагаю, наша дискуссия совершенно бесполезна для обеих сторон, – сказал он. – Вы пригласили нас сюда либо для того, чтобы получить от нас информацию, либо чтобы подвергнуть допросу. Если вы нам верите, мы заявляем, что ничего не знаем и ничем помочь не сможем. Если же вы не доверяете нам, вы обязаны сказать, в чем нас обвиняют либо же иметь достаточно такта, чтобы держать свои подозрения при себе. Пока еще никто не предъявил ни малейшего доказательства того, что кто-нибудь из нас связан с этим делом больше, чем с убийством Юлия Цезаря. Арестовать нас вы не осмелитесь и верить нам не хотите. Что толку нам здесь задерживаться?

Он встал и начал спокойно застегивать пальто, остальные революционеры последовали его примеру. Когда они направились к двери, юный Хоум на секунду задержался и повернулся к следователям бледным лицом фанатика.

– Я хочу заявить, – произнес он, – что всю войну просидел в грязной тюрьме потому, что отказался убивать людей.

После этого они ушли, а те, кто остался в комнате, молча переглянулись.

– Кажется мне, – произнес отец Браун, – что, несмотря на отступление врага, вряд ли можно говорить о полной победе.

– Я готов вытерпеть что угодно, – сказал Нэриз, – кроме нападок этого горлопана Холкета. Хоум хоть ведет себя прилично. Что бы они там ни говорили, я уверен на все сто, что им все известно. Они замешаны в этом, по крайней мере почти все. Они ведь, считай, почти признались в этом. Они смеются над нами, и не потому, что мы не правы, а потому, что мы не можем доказать свою правоту. А вы что об этом думаете, отец Браун?

Священник бросил на Нэриза бесконечно мягкий, обескураживающий взгляд.

– Да, я тоже пришел к выводу, что определенный человек, знает больше, чем говорит. Только, пожалуй, будет лучше, если имени его я пока не назову.

У Нэриза от удивления выпал из глаза монокль, глаза его так и заблестели.

– Пока что дело ведется неофициально, – сказал он. – Но, я надеюсь, вы понимаете, что потом, если вы будете продолжать скрывать какую-то информацию, вы можете оказаться в сложном положении.

– Мое положение очень простое, – ответил священник. – Я нахожусь здесь для того, чтобы защищать интересы моего друга Холкета. В данных обстоятельствах, мне кажется, будет в его интересах, если я расскажу вам, что он в ближайшее время порвет с этой организацией и в этом смысле перестанет быть социалистом. У меня есть все основания полагать, что он превратится в католика.

– Холкет?! – вскричал пораженный Нэриз. – Да он же только то и делает, что с утра до ночи священников проклинает!

– По-моему, вы не совсем правильно понимаете людей такого склада, – доброжелательным голосом произнес отец Браун. – Он проклинает священников за то, что они, как ему кажется, не могут уберечь весь мир от несправедливости. Но как вы думаете, стал бы он проклинать их за это, если бы не считал, что они способны это сделать? Но мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать психологию обращения к религии. Я упомянул это лишь для того, чтобы упростить вам задачу, возможно, сузить поиск.

– Если это действительно так, он сужается до этого негодяя Элиаса… И меня это не удивляет, потому что я еще не видел более мерзкого, хладнокровного и изворотливого дьявола.

Отец Браун вздохнул.

– Он всегда напоминал мне несчастного Стейна, – произнес он. – Я даже думаю, они были родственниками.

Нэриз собирался что-то возразить, но в эту секунду дверь распахнулась и в комнату опять шагнул высокий и тощий Хоум. Однако на этот раз естественный бледный цвет лица молодого поэта был еще бледнее, точно он специально выкрасил лицо белилами.

– Смотрите-ка! – воскликнул Нэриз, поднеся к глазу пенсне. – И что же вас заставило вернуться?

Хоум, не сказав ни слова, пошатываясь, прошел через комнату и повалился на стул. Потом, глядя перед собой затуманенными глазами, произнес: