Книга Остров - Василий Голованов

Второй текст был любопытен по другой причине. В 1927 году – когда традиционные связи русской науки с мировой были уже почти повсеместно разорваны – ботаник А. Толмачев опубликовал в Стокгольме небольшой отчет, посвященный результатам колгуевской экспедиции 1925 года. Только потому, что работа Толмачева была опубликована в Швеции, на нее ссылается Еncyclopedia Britannica 1949 года. Кроме того, я ничего не знал ни о Толмачеве, ни об экспедиции 1925 года и этот пробел следовало тоже восполнить.

Накануне мы сидели на балконе, курили и смотрели на город внизу, и я гладил живот любимой, который нарастал, как луна в этот последний месяц. Он был прекрасный, круглый, ровный. Теплый. Я прижимался к нему щекой, губами – и это было счастье. Мы мало разговаривали. Каждый понимал, что пройдет совсем немного времени – и заботы о малыше надолго займут всю нашу жизнь, почти все наше время, которое вдруг придвинулось так близко. И что я мог сказать тебе? Только обещать, что еще раз, еще хотя бы раз мы поедем осенью в Крым и будем лежать вдвоем в тени сосны в пустынный ветреный день, наблюдая, как белая пена разбившихся волн сбегает по черным камням внизу… И даже если октябрь и дождь – пусть октябрь и дождь – все равно, мы поедем еще раз в Париж и снова купим жареных каштанов у алжирца на выходе из метро «Odeon» и будем бродить по городу вдвоем, и я буду любить тебя, и мне не нужно будет притворяться, будто я создан для чего-то другого…

Савельев напечатал свою работу в 1852 году в Берлине, в одном из томов архива Эрмана, где на протяжении трех десятилетий методично публиковались исследования, посвященные географии России, что, несомненно, выдавало корыстную заинтересованность Германии богатством своего восточного соседа.

Работу Толмачева следовало искать в шведских «Географических анналах».

Заполнив читательские требования, я в ожидании заказанных книг направился в каталог библиотеки, решив первым делом разобраться с «профессором Савельевым», поскольку никто из цитировавших его не называл даже инициалов этого человека. Фигура ученого, впервые высадившегося на остров для научного его описания, вызывала, конечно, естественное любопытство. Что повлекло его туда? И достаточно ли ссылка на скверную погоду объясняет то, что несмотря на превосходные результаты своей поездки, он никогда, по-видимому, не предпринимал попыток вернуться на Север?

Роясь в картотеке в поисках «профессора Савельева», который удовлетворил бы мои ожидания, я довольно скоро среди многочисленных Савельевых нашел одного, который подходил мне по всем статьям. Это был профессор Санкт-Петербургского университета Савельев Павел Степанович (1814–1859). В 1841 году ему было, следовательно, 27 лет – возраст вполне подходящий для участия в экспедиции.

Но странное дело: среди многочисленных трудов П.С. Савельева не упоминалось ни одной работы о Колгуеве. Не было вообще ни одной работы, которая подтверждала бы его интерес к Северу. Зато было множество работ, которые свидетельствовали о его жгучем интересе к востоку, к арабистике, к Средней Азии.

Словосочетание «Средняя Азия» напомнило мне, что фамилию Савельева я встречал уже однажды в книге, посвященной запискам Ибн-Фадлана. Там, помнится, была цитата из письма современника Савельеву, содержавшая в себе упрек, что от сибаритства последнего терпит наука, а современники тщетно, по-видимому, четвертый год ждут выхода в свет «De origine Chorasmico-Grusinorum seu Georgeanorum dissertatio».

«Сибаритство», казалось, способно многое объяснить. Я предположил, что в свое время молодого ученого могли тем или иным образом обязать сопровождать на далекий остров знаменитого немецкого ботаника, но одного испытания оказалось достаточно, и, написав работу на немецком языке, Савельев вернулся к излюбленной проблематике: географии монетных кладов и археологическим находкам, подтверждающим связи Руси со странами востока. Это предположение надо было, конечно, проверить, и поскольку я не рассчитывал скоро получить заказанные редкие книги, то заказал еще одну, посвященную жизни и деятельности П.С. Савельева.

В ней подробно, год за годом разбиралась работа этого, как я начинал теперь понимать, действительно выдающегося человека, один только список статей которого вызывал желание немедленно ознакомиться с ними. «Арабские надписи в Дербенде»; «Бухара в 1835 году. С присоединением известий обо всех европейских путешественниках, посещавших этот город до 1835 года включительно»; «Клады с восточными монетами, находимыми в России»; «Мухамедданская нумизматика в отношении к русской истории»; «Арабские надписи на металлическом зеркале, найденном в Сарае и на золотом надбровнике – в пермской губернии»; «Краткое известие о древностях Мангышлакского полуострова»; «Дополнительное известие об открытии двух древних статуй в Керчи»…

Как видно, профессор Савельев отнюдь не чурался географии, и несмотря на то, что главный вектор его интереса был направлен на юго-восток, он побывал и на юге – в поисках геродотова Герроса, и на севере – на раскопках «нормандского города». Только о Колгуеве не было ни строки. Откуда же взялось тогда «великолепное описание», на которое ссылается Тревор-Бетти?

Я просмотрел список статей П.С. Савельева, опубликованных в Военном Энциклопедическом лексиконе 1842–43 годов. Вот список статей на букву «К»: «Каан», «Кабул», «Кадер (Абд-Эль)», «Каджары», «Кади», «Каймакан», «Кале», «Калмыки», «Кара-Коюнлу», «Керим-хан», «Кипчаки», «Киргиз-кайсаки», «Киргизы» – и далее в том же духе. В этом ряду Колгуев мог бы возникнуть только случайно. Но он не возник. Колгуева не было…

Я долго не мог понять, почему этот библиотечный эпизод так врезался мне в память – ведь, собственно, это был обычный рабочий эпизод, один из многих, когда ищешь одно, находишь другое и так, неуклонно расширяя границы собственного неведения, вроде бы приближаешься к цели…

А потом понял: ведь это тоже было счастье – перелистывать книги, рыться в картотеке, делать выписки. Все это хоть и торопливо, но по сравнению с тем, что началось потом – необыкновенно, неправдоподобно медленно. Потом, через две, все-таки, недели, когда родилась наша дочь, мир взорвался и все понеслось в таком темпе, что только странным могло показаться, что когда-то я мог позволить себе так вот блуждать по книгам… Ведь иногда блуждать – приятнее всего. Иногда приятно даже заблудиться, чтобы мысль унесло куда-нибудь в заволжские степи, к занесенным песком караванным дорогам великого шелкового пути… Когда забываешь, что ты изначально искал, и просто, как заклинания, повторяешь, смакуя, слова: пески Айгай, пески Сугаши, пески Нарульген…

Развалины. Сухие и засыпанные колодцы. Кладбища: Томшемола, Урманмола, Агджунасмола…

Не было Колгуева и в статьях, опубликованных Савельевым в изданиях императорских ученых обществ. Нигде о Колгуеве не было ровным счетом ничего!

Дело было явно нечисто, ибо, каким бы «сибаритом» не был П.С. Савельев, тема острова, прозвучав раз, не могла бы, в силу самих особенностей научного творчества, не отозваться в другой, может быть и не Северу даже посвященной работе.

Что же произошло? От всех догадок и недоумений меня избавил наконец, прекрасный, с золотым обрезом X том архива Эрмана, где под заголовком «Die Insel Kolgujev» означены были фамилия и инициалы автора: A.S. Saveljev. «А.С.», а не «П.С.»! Целых полтора часа я вдохновенно шел по ложному следу!