Книга Мужей много не бывает - Адель Паркс

Как так получается, что я время от времени забываю, насколько опасно мне даже просто разговаривать со Стиви? Он всегда пугающе откровенен.

— Но и день был не менее хорошим, — добавляет он. — Мы с Лаурой купались и загорали. Отдыхали, одним словом.

Вот вам пожалуйста: пугающая откровенность. Я отвожу глаза, чтобы не показать, какую боль мне причинили его слова. А почему, собственно? Мне вовсе не должно быть больно. Стиви имеет право весело проводить время в компании со своей девушкой. Это же только хорошо.

Но к сожалению, то, что хорошо, обычно так не болит.

— Тебе понравилось в казино? — спрашиваю я.

— Ага. Потеха так потеха, — подтверждает он. — А тебе?

— Нет. Там было ужасно, Вегас — тот же Блэкпул, — отводя взгляд, бормочу я.

— Ну, скажешь тоже. Здесь здорово, интересно и весело. Все по высшему разряду. Мы здесь в гостях и не видим потертой изнанки. А Блэкпул — мой родной город. Я все там знаю, и он меня не вдохновляет.

— Что в Блэкпуле, что в Лас-Вегасе — одна и та же безнадежная надежда, — упрямо возражаю я.

Стиви вздыхает и прекращает спор. Мы долго сидим молча, а потом он тихо говорит:

— А вот вечером было трудно. Вся эта ситуация меня убивает.

Неужели он тоже это ощущает? Неужели ему было неловко всякий раз, когда Лаура касалась или целовала его, подобно тому, как было неловко мне самой, когда Фил каким-либо образом проявлял свое внимание и любовь? Может быть, ему иногда хотелось поделиться со мной шуткой или просто каким-нибудь наблюдением, но он сдерживался и молчал, зная, что, дав себе волю, он может нас выдать? Может быть, глядя на танцующие пары, он представлял себе нас с ним, в объятиях друг друга медленно кружащихся по залу? Мне кажется, это вполне возможно.

— Вся ситуация — просто кошмар и мерзость, и я многое дал бы за то, чтобы ее избежать, — хотя, конечно, уже поздно. В идеале хотелось бы, чтобы ты вообще меня в это не вмешивала, — уточняет он.

— Прости, — в миллионный раз говорю я.

— Я уже миллион раз это от тебя слышал.

Совершенно не к месту я начинаю хихикать.

— А сейчас что смешного?

— Я просто подумала то же, что и ты. Вообще я заметила, что мы часто думаем одно и то же. — Я не упоминаю и даже не вспоминаю о том, что часто мы, наоборот, имеем диаметрально противоположные мнения о различных, великих и малых предметах: сейчас это не так важно.

Стиви поднимает глаза к черному небу и вздыхает.

— Я в растерянности, Белинда. То у нас все в порядке и мы друзья — как сейчас, да?

— Да, — улыбаюсь я.

— А потом вдруг, безо всякого объявления войны, мы враги. — Он смотрит на меня. — Так что мы в итоге друг для друга? И кем можем быть?

— Я не знаю, — отвечаю я. Есть, конечно, еще один вариант, но он настолько табу, что я не могу заставить себя даже упомянуть о нем. Я кладу свою руку на лежащую на столе ладонь Стиви и потом не могу убрать ее. Я жду, что он уберет ладонь. Он не двигается.

Мы снова умолкаем. Надеюсь, для него это спокойное, лишенное неловкости молчание. Для меня оно наполнено сексуальным напряжением. Я знаю, что это плохо, но все же чувствую, что это также и немного хорошо. Я смотрю на его рот и думаю о поцелуе — и не о мягком и нежном, но о неистовом и чувственном, почти болезненном. Я хочу прижаться к нему — изо всей силы и всем телом. Я замечаю, что благодаря нескольким часам, проведенным сегодня на солнце, его сильные мускулистые руки покрылись загаром, а на сгибе локтя кожа слегка порозовела. Я хочу поцеловать это место, эту чуть порозовевшую складку. Я хочу поцеловать его везде.

Наверное, это бренди ударило мне в голову. Теперь я вспоминаю, почему решила не пить, пока нахожусь в Лас-Вегасе. Я убираю руку с его ладони и прячу ее подальше.

Наше со Стиви время истекает. Сегодняшнее утро было взято на время, ночь же — украдена. Где-то в Лондоне, в каком-то из судов лежит подписанная бумага, недвусмысленно утверждающая, что мы со Стиви хотим развестись. Точно так же в бюро записи актов гражданского состояния в Абердине долгие годы лежала бумага, свидетельствовавшая о том, что когда-то мы хотели вступить в брак друг с другом. Обе эти бумаги не значат ничего — и в то же время значат все. Через два месяца судьей будет подписано окончательное решение о разводе. Это будет значить, что нам на законных основаниях разрешено жить своей, отдельной от бывшего супруга жизнью. И все — конец истории. Я вдруг понимаю, что сегодня у меня, скорее всего, последняя возможность задать Стиви те вопросы, которые долгое время не давали мне спать по ночам, после того как я упаковала рюкзак и сбежала в Лондон.

— Что тебя тянуло к этому занятию, Стиви? Как получилось, что ты так сильно хотел быть двойником Элвиса?

— Так сильно, что даже тобой пожертвовал?

Он прав. Без этой одержимости Элвисом у нас могло все получиться. Поэтому-то мне и нужен ответ на этот вопрос. Я начала копаться в прошлом в надежде, что теперь, по прошествии стольких лет, Стиви сможет пролить свет на природу нашего с ним самого большого камня преткновения.

— Тебе всегда нравился Элвис, даже совсем в детстве. К тому времени, как ты появился в Кёркспи, ты был уже большим его поклонником. Затем ты поступил в университет…

— Да, хорошее было время.

— Но тогда ты еще серьезно не выступал.

— Да, не выступал. Мне нужно было много всего узнать о троянском коне, и к тому же я слишком много времени проводил в «Конюхе и лошадях».

— Об этом я и говорю, Стиви. Я считала тебя человеком эпохи Возрождения. Ты изучал музыку, читал в свободное время Илиаду и Одиссею и все же не чурался ходить с друзьями в паб. Ты получил хороший диплом — а потом захотел стать двойником Элвиса. — Я стараюсь скрыть раздражение, но не слишком в этом преуспеваю.

Стиви улыбается, но только губами.

— Трибьют-исполнителем, если можно. Поверь мне, Белинда…

— Белла, если можно, — говорю я, отплачивая Стиви той же монетой.

— Белла, поверь мне, часто хорошо спетая пара куплетов из «Люби меня нежно» более важна, чем все, что я узнал в университете за время учебы. Даже если при этом на мне парик и брюки клеш.

Я понимаю, что Стиви специально взял такой легкий тон, но его шутливое отношение к своей карьере только еще больше меня заводит.

— Ну почему ты не хочешь использовать весь свой потенциал? Почему ты не хочешь быть собой?

— И это я слышу от женщины, сменившей имя, прическу, акцент и место жительства — и не захотевшей сообщить свой новый адрес законному мужу.

Ночной воздух больше не кажется мне таким теплым. Я понимаю, что он хочет сказать, но это не мешает мне гневно смотреть на него. В действительности я так взъелась, возможно, именно потому, что понимаю, что он хочет сказать. Я замечаю, что мой стакан пуст, и знаком подзываю бармена, который приносит нам разноцветных коктейлей. Я понятия не имею, что это за пойло. Может быть, мне следовало заказать слоеный пудинг с маслом, чтобы защитить желудок. Должно быть, бармен подумал о том же, потому что вместе с коктейлями он поставил на стол тарелочку с орехами. Я кладу несколько орехов в рот, зная, что они мне не помогут.