Книга Обретение крыльев - Сью Монк Кид

Не знаю, сколько вечеров мы провели здесь за разговорами или просто сидя в молчании подобно двум отшельницам, как сегодня. Нас с Лукрецией связывало нечто большее, чем дружба. И все же я чувствовала разницу между нами. Особенно она бросалась в глаза на собраниях, когда Лукреция сидела на скамье перед прихожанами – единственная женщина-пастор среди мужчин. Она поднималась со скамьи и говорила выразительно и смело. А каждое утро в гостиной я встречалась с ее детьми, перепачканными овсяной кашей. У меня внутри что-то обрывалось, но не от зависти к ее профессии или к тому, что у нее есть эти малыши или даже Джеймс, непохожий на других мужчин, человек неизвестной мне породы – муж, который гордился профессией жены и сам варил детям кашу. Нет, дело было не в этом. Я завидовала ее предназначению. Она его нашла.

– Письмо для тебя, – сообщила Лукреция, пододвигая ко мне конверт.

Конверт был Нинин, но почерк не ее – детский и неумелый. «Мисс Саре Гримке».

Дорогая Сара!

Моя матушка вернулась. Нина сказала, я сама могу сообщить тебе новость. Она сбежала с плантации, где ее держали все это время. Тебе надо с ней увидеться. Она вся в шрамах, с седой головой и на вид стара, как Мафусаил, но в душе все та же. Она привела с собой мою сестру, которую зовут Скай. Имя то еще. Это все матушка с ее мечтами. Она всегда говорила, что когда-нибудь мы взлетим, как дрозды.

Госпожа без конца злится на Нину. Нина натворила что-то в пресвитерианской церкви. На прошлой неделе приходил человек и ругал ее за то, что она там наговорила. У меня надежда только на матушку и Скай.

Долго я писала это письмо. Прости за ошибки. Я больше не читаю и не работаю над словами. Но когда-нибудь займусь этим.

Подарочек.

– Надеюсь, новость хорошая? – спросила Лукреция, она пристально всматривалась в мое лицо, выражавшее смесь восторга и душевной муки.

Я прочитала письмо вслух. Много не распространялась о рабах нашей семьи, но рассказывала про Подарочка. Лукреция потянулась ко мне и похлопала меня по руке.

Мы умолкли, а за окном лились темные потоки дождя. Закрыв глаза, я попыталась представить встречу Подарочка с матерью. И с сестрой по имени Скай. Шрамы Шарлотты и седые волосы.

– Почему Господь вкладывает в нас столь сильные стремления… если они ни к чему не приводят?

Это был скорее вздох, чем вопрос. Я думала о Шарлотте и ее упорной мечте о свободе, но, произнеся эти слова, поняла, что они – и обо мне тоже.

Я не ожидала ответа от Лукреции, но через секунду она заговорила:

– Бог наполняет нас всевозможными желаниями, идущими вразрез с миропорядком, исполняется не все, но не думаю, что это по воле Господа. – Она с улыбкой взглянула на меня. – Полагаю, причина в людских деяниях. – Она подалась ко мне. – Жизнь трудна, Сара. И по-настоящему жестока к Подарочку, ее матери и сестре. Все мы силимся увидеть клочок неба, правда? Подозреваю, что Господь вкладывает в нас эти стремления для того, чтобы мы, по крайней мере, пытались изменить порядок вещей. И мы должны пытаться, вот и все.

Я чувствовала, что ее слова пробивают брешь в жизни, которую я себе придумала. Неустранимую брешь.

Я рассказала Лукреции, что ребенком стремилась обрести всю вселенную. Получить профессию, совершенно не принятую среди женщин. Хотелось признаться, что я не так уж довольна работой гувернантки, к которой у меня не лежала душа, но сдержалась. Даже Нина не знала о моем желании стать юристом, о том, каких унижений мне это стоило.

– Но ты сделала все возможное, чтобы стать священником… Довела дело до конца… Я часто думала о том, что для осуществления подобного человек должен услышать особый призыв от Господа.

Квакерские священники не имели ничего общего с англиканскими или пресвитерианскими клерикалами, к которым я привыкла. Они не стояли за кафедрой и не произносили проповеди – они говорили во время Молчания по вдохновению от Бога. Разумеется, высказаться мог любой, но священники были наиболее красноречивы, умели выстраивать богослужения, и их голоса отличались один от другого.

Лукреция поправила растрепавшиеся волосы:

– Не думаю, что услышанный мной призыв был особенным. Мне хотелось сказать свое слово, поделиться сокровенными мыслями с людьми. Безусловно, Господь призывает нас всех к этому.

– Думаешь, я могла бы стать квакерским пастором?

Эта мысль давно сидела у меня в голове. Может, с момента, когда я впервые увидела Израэля на корабле и он сообщил мне, что существуют женщины-священники.

– Сара Гримке, ты самая умная из известных мне людей. Конечно могла бы.

* * *

Забравшись в кровать в теплой шерстяной ночной рубашке, с распущенными волосами, я склонилась над прикроватным столиком с новенькой оловянной чернильницей и принялась за письмо Подарочку.

19 января 1827 года

Дорогая Подарочек!

Какие радостные новости! Вернулась Шарлотта! У тебя есть сестра!

Отложив перо, я уставилась на процессию из восклицательных знаков. Птичий щебет, да и только. Это была моя пятая попытка начать письмо.

На кровати валялись скомканные листки бумаги. Сначала я написала: «Как ты, должно быть, счастлива сейчас!» – но это звучало так, будто я решила, что все ее горести позади. Следующий вариант: «Узнав от тебя новости, я впала в состояние эйфории». А вдруг она не знает, что такое «эйфория»? Боясь показаться нечуткой или снисходительной, чересчур отстраненной или фамильярной, я не могла написать ни строчки. Как всегда, я вспомнила наше чаепитие на крыше, но оно осталось в далеком прошлом, а сейчас оставались лишь скомканные листки бумаги.

Лист с восклицательными предложениями я смяла тоже. На ладони осталось чернильное пятно. Стараясь не испачкать белую наволочку Лукреции, я подошла к умывальному тазу. Мыло не помогло, и я принялась рыться в ящике комода в поисках винного камня. Рядом с пузырьком лежала черная лавовая шкатулка с моей серебряной пуговицей с ирисом. Я открыла шкатулку и уставилась на пуговицу. Потемневшее серебро мерцало, как жемчужина из-под воды.

Эта пуговица сопровождала меня в течение всей сознательной жизни. Когда-то я выбросила ее, но она вновь вернулась ко мне. Благодаря Подарочку.

Нырнув в тепло постели, я положила пуговицу на столик, залюбовалась падающим на нее светом от лампы. Я откинулась на подушку и предалась воспоминаниям о праздновании своего одиннадцатилетия, когда мне вручили Подарочка, и о том всепоглощающем чувстве, с которым я проснулась на следующий день. Казалось, я должна совершить в жизни нечто важное и значительное. Я погладила пуговицу пальцем. Она не позволяла мне забыть об этом.

Все вокруг вдруг стало отчетливым: мерцание тлеющих углей в камине, чуть слышное царапанье под полом, запах чернил, выгравированный на пуговице ирис.