Книга Рад, почти счастлив... - Ольга Покровская

Пока Иван отдирал, подметал и мыл, прошёл день. А там настал следующий. На доски следовало закрепить утеплитель, взятый с офисного склада, и уже сверху обшить вагонкой. За кочевым костром холодной ночью Иван определял фронт работ на следующий день и чуть не плакал над своей черепашьей скоростью. Ему хотелось сделать скорее. Постепенно спешка его переросла во вдохновение. Иван раздвинул края рабочего дня и трудился над комнатой, как над главой романа, добиваясь от стен незримого очарования, какое сразу почувствуют и мама, и бабушка. Вскоре, правда, он догадался, что очарование зримо и кроется в подборе рисунка досок.

Изредка распрямляясь от работы, Иван смотрел в окно на синюю даль холмов. В последние годы он стал опасаться, как бы красоту не растащили на коттеджные посёлки. Хотелось самому, первым, купить эти холмы и дать им вольную.

Работа на воздухе, с инструментами и доской, меняла его. Он стал внутренне лёгким, сильным. Тёплые городские привычки сами собой отпали. Иван больше не накрывал красиво стол, а ел кое-как – на крыльце, на коленях. Забыл, что по утрам надо пить кофе, и совершенно перестал волноваться, порядок ли на кухне и в спальне.

За работой он не скучал. Близкий лес читал ему вслух свои стихи. Иван их понимал и задумывался даже о переложении на русский. В перерывах между работой он заходил в лес, как в душ, – смыть жар труда, и всегда возвращался с добычей. Достаточно было сорвать всего одну еловую хвоинку или одну ивовую пушинку, чтобы стать обладателем целого, звучного лесного аромата. У него в кармане набралось вдоволь подобного сора. А однажды он выпутал из еловых лап длинную берёзовую прядь. Это была тонкая и гибкая ветвь без листьев, около полутора метров в длину, с бордовой кожицей в крапинку. Видно, ветер её сорвал в ту пору, когда ещё не набухли почки. Иван взял эту нежную ветку, и почувствовал растерянность – как если бы он держал смычок от удивительного инструмента, но не знал, где найти то, на чём им можно сыграть.

Лес с первой зеленью умиротворяюще действовал на него, был при нём, как большой спокойный друг. И вдруг, в одну ночь, всё встало с ног на голову.

Однажды за поздним ужином на крыльце Иван прислушался к звону леса и понял, что готовится праздник. Ему сделалось любопытно. Он вышел к опушке и на десять шагов окунулся в рощу. Чёрное пространство вокруг него сверкало звуками. Иван понял, что попал на таинство, не предназначенное для ушей и глаз человека. Но, может быть, майский лес позволит ему постоять на пороге?

Он остался под сенью берёз и елей, оглушённый многоголосьем. Только гулкий бэк-вокал кукушки был отчётлив, остальное сошлось в единый вспыхивающий узор.

Внезапно ему захотелось примазаться к славе оркестра. Он свистнул – вышло не слишком ловко. Подлаживаясь, посвистал еще, и, забыв о времени, весь ушёл в подражание. Наконец, Ивану почудилось, что талантливый коллектив принял его. Ободрённый, он отозвался на соловьиную реплику. Ещё на одну – и опомнился. Но чувство причастности лесному оркестру осталось.

Несколько ночей Иван спал, словно через прозрачный тюль, донимаемый лесными ариями, и только тем сумел пересилить майское буйство леса, что перебрался из восточной, «лесной» мансарды в западную – «огородную».

Чтобы окончательно справиться с соловьями, он нашёл себе книгу и читал её в постели, пока сон не сваливал его. Это было «Слово о полку Игореве» – брошюрка советских времён из серии «Классики и современники», сразу распавшаяся по страницам.

Так, между природой, книгой и молотком, Иван провёл почти две недели. Причём, отдал работе так непривычно много себя, что почувствовал: душа стала от физического труда, как ветка с прочной кожей, которую не так-то запросто теперь и поранишь, тем более, сдерёшь.

Он бы остался ещё. Но в одном из обычных утренних созвонов с родными, мама обронила полуобиженно:

– Ты вообще-то домой собираешься? А то мы тут еле держимся!

Иван был поражён.

Как будто проснувшись, он осмотрел комнату. Три стены были обиты вагонкой, одна оставалась в листах утеплителя. Сколько же он здесь пробыл? А сколько они там, в Москве, пробыли без него? И ему показалось, что вторая величина значительно больше первой.

Он укрыл доски полиэтиленом, чтоб они не отсырели под майскими ливнями, и помчался в Москву.

Над зелёным полем с жёлтыми букетиками сурепки трепетали белые бабочки – штук сто. «Материю» эту Иван взял бы в городскую квартиру, на занавески. «Что за благословенное время – лето!» – думал он растроганно, никаких других соображений не находя в опустевшей своей голове.

Тогда же, по дороге домой, ему вдруг страстно захотелось поехать в Вену. Летний город, знакомый, но не узнанный ещё до конца, поплыл перед ним. И какая-то надежда мелькнула, что всё у них сложится – у мамы, у Оли, у Кости, и у него.

* * *

– Ух ты! – воскликнула Ольга Николаевна, увидев на пороге весёлого загорелого сына. – Что там у тебя произошло?

– Ничего! – отозвался Иван, складывая сумку с плеча и крепко целуя маму. – Помахал молотком, разогнал кровь! Может, поеду летом в Вену.

– Рада за тебя. А я тут с ними чуть с ума не сошла. Что не сделаю – всё не так! Конечно – ты им позволяешь себя беспочвенно упрекать, выполняешь маразматические пожелания, коробочки из-под сметаны не выбрасываешь, и остальная чушь. А я так не могу! Я всё-таки человек, и не могу, как раб подчиняться!

– Просто у тебя очень юный характер, поэтому тебе трудно! – примирительно заметил Иван. – А я большую комнату почти закончил! И террасу, – похвалился он. – Там на два дня работы осталось. Давайте – собирайтесь, можем хоть завтра поехать. Погода хорошая. А в офис я прямо с дачи буду ездить.

– Ты знаешь, – сказала мама, – что-то меня пока не тянет на дачу. Вы если хотите – поезжайте. Вон, дедушка рвётся…

Иван потом поприглядывался к маме – не обидел ли он её чем? Но нет, сложив с себя попечение о родителях, мама обрадовалась первой зелени и запела, как птичка. Она пела «Севильского цирюльника» и, оказывается, на вечерних прогулках её теперь сопровождал полковник с соседней улицы, тоже при старушке-матери. Ничего особенного, но у Ольги Николаевны вновь появился повод одеться с изяществом и из дюжины пар босоножек тщательно выбрать одну, под костюм. Иван любовался неисправимой маминой лёгкостью.

Поговорив с мамой, он пошёл проведать бабушку с дедушкой, и сразу рухнул со своей радостной высоты. За какие-то десять дней они состарились так заметно! – или это отвыкли глаза? Никакой Вены не осталось в его голове – вымело в миг. Зачем он поедет? Того, что ему нужно, тех молодильных яблок, в поездках нет. С тяжёлой душой Иван сел за стол, и пока пили чай, бабушка упрекала его: что уехал надолго, что дедушке скучно без внука, что мать отбилась от рук и, того гляди, снова рванёт гулять по «европам». Дедушка тоже был в обиде. Оказывается, внуку не следовало прибивать без него вагонку, а надо было лишь подготовить стены. Тогда бы они вместе взялись. Ведь каждому ясно – обшивка идёт ровнее, когда вдвоём.

«Ну, кто ещё на меня обиделся?» – поразмыслил Иван и, решив не прятаться от возмездия, вечером того же дня позвонил Оле.

Как он и ожидал, Оля встретила его немилостиво.