Книга Рад, почти счастлив... - Ольга Покровская

– Иван, хотите, я буду честным? – произнёс Женя. – У меня брат, я за него боюсь! Наш проект себя не оправдывает. Так что, начинаем потихоньку сворачиваться. Что-то оставим, конечно, будем спокойно работать, без наполеоновских амбиций. Но мне сейчас главное, чтобы Фолькер этот провал нормально принял – понимаете? У него же мозги набекрень! А тут Костя. Пашка его в дом допустил, песни ему свои доверил! Ну ладно, говорит, дуэль, пострелялись, но не убил же ты его! А раз не убил – где он? Почему номер заблокирован? Я ему сказал, что Костя в Австрии, у сестры. Я вас прошу, хоть ради Фолькера, скажите ему, чтоб он вернулся! Нельзя же всё время допускать предательства!

«Что мне делать? Вот влип!» – между отчаянием и смехом думал Иван. Над водой пахло мать-и-мачехой – сладким ветром с полян. Хотелось скорее доплыть до берега и вернуться домой, с тем, чтобы всю оставшуюся жизнь прожить ясно, ни единым словом не ввязываясь в полемику о долгах и смыслах.

К сожалению, вот так, запросто, взять и уплыть он не мог. Женя ждал, что он скажет. Вместе с ним ждала земля, ждали тающие арктические льды, бедственные леса и водоёмы, несокращённые вооружения и неизученные вирусы, глупые подростки и Фолькер с больной головой. Все ждали, когда же Иван даст ответ и отпустит Костю заняться их нуждами.

– Знаешь что? – произнёс Иван. – У каждого человека своя совесть. Ты действуешь по своей. Но я-то не могу по твоей. Ты ведь это понимаешь?

– Да! – отозвался Женя. – Ну, до свиданья тогда, – и быстро зашёл в рубку.

Иван взялся за весла и поплыл назад, к пристани. Сердце стучало громко, как по железу, и казалось, всё, что он выбрал в жизни – выбрал неправильно. Но самое страшное – оказывается, он выбрал неправильно ещё и за Костю!

Физическим трудом избывая чувство вины, Иван продвигался вверх по течению. Парень в зелёном платке – волшебное напоминание об Андрее – всё ещё возился на своей яхте. Он взглянул на Ивана и, шагнув в рубку, дал гудок. Это было приветствие собрату по речным путешествиям. Иван бросил весла и ответно махнул рукой. И сразу стало свободно на сердце. Женина пуля прошла мимо. «Не зацепило!» – понял он.

На берегу Иван привязал лодку, чудом вспомнив, забрал у вахтёра мобильный и пошёл по протоптанной вдоль канала весенней тропке – в город.

Во дворе дома он встретил консьержку из своего подъезда. У неё была большая беда – на прошлой неделе она поскользнулась на мокром полу и сломала руку. Зато была и радость – внучка собралась замуж, и парень хороший, заканчивает институт, работает.

Иван выслушал её со вниманием, охотно принимая лекарство случайного разговора, и домой вернулся спокойный, любовно лёгкий.

Дома он вынул из холодильника апельсины, яблоки и к пробуждению мамы «надымил» в соковыжималке мутного оранжево-зелёного сока. В кофеварку засыпал кофе. Что ещё полагается к завтраку? Овсянка, подсушенный хлеб. «Вот так, – думал он с удовольствием, – овсянка и кофе везут на себе жизнь, как душу везёт тело». Иван накрыл всё, что может остынуть, и отправился к дверям маминой спальни, пошуметь чем-нибудь, чтобы она проснулась.

– Мне приснился чудесный сон! – сказала мама, перемещаясь из комнаты в ванную. – Вот только что буквально – я с ним проснулась. Над садом встаёт такое рыже-зелёное облако апельсинового аромата, такое весёлое, родное, и я в нём!

– Это я сок нам выжимал, – растолковал её сон Иван и, подождав, пока мама выключит воду, сказал. – А я сегодня был на реке. Плавал на лодке… – он хотел рассказать маме о встрече с Женей, но передумал и сказал о другом. – Видел там на пристани парня… – произнёс он, встав на пороге ванной и глядя в зеркало на занятую макияжем маму. – Он возился со своей яхточкой. И я вдруг сразу как-то понял Андрея. Вот он рвётся себя исполнить, как ему на роду написано. А я что с ним сделать хочу? Какое море, какая ещё любовь – быстро к родителям, и на ночь – две строчки! Это всё равно, как если бы я захотел, чтобы в пьесе, например, «Три сестры» все до одного актёры вышли на сцену Тузенбахами. Очень стыдно.

– Ну а чего же стыдно? Раскаялся – молодец! – произнесла Ольга Николаевна, подмахивая ресницы. – Ты бы сделал мне крепкий кофе. А то я сплю.

– Уже есть тебе кофе! – с улыбкой объявил Иван. – А ещё знаешь, с кем встретился? – всё-таки не сдержался он. – У нас не река, а какой-то Невский. Плыву, а мне навстречу Женя на катере. Ну, Костин Женька. Стал меня стыдить – почему я сам не спасаю мир, и Костю не пускаю. А что я могу сделать, мама? Я не верю в большие дела! Мне кажется, все они… как это сказать? – «от лукавого» что ли. Вот в тунеядство моё я верю! – продолжал он, улыбаясь от души. – Верю в лес, в огород, верю даже в строительство зимнего дома – надо только отклониться от тунеядства и чего-нибудь подзаработать.

На кухне, у окна, он сложил руки биноклем и, прицелившись, различил на вымытом асфальте улицы розовый фантик. Затем медленно поднял «бинокль» и посмотрел вперёд и вдаль.

– Ну что, видно что-нибудь? – поинтересовалась мама, садясь за накрытый стол.

– Ещё бы! – сказал Иван.

Над неровным забором домов, небольшую полоску заняв у неба, светло зеленели тополя, их сменяла дымчатая синева туч.

Он любовался и думал, что мирным взглядом в окно, безо всяких международных усилий, можно будет однажды спасти всех больных, потушить пожары и войны, унять отчаяние.

* * *

И он повеселел снова. Лето, ещё не вступив в права, издали поддерживало его. В дачной зелени Иван надеялся отмыться ото всех неясностей и больше не прикасаться ни к чему, что лежит за пределом главных жизненных обязательств. Никаких институтов, Жень, Маш, Фолькеров. «Ну а как не прикасаться? – тут же подумал он. – Что, и Костю выгнать?» Выгнать Костю было нельзя, он входил в Главное. А значит и всё, что он притащит с собой, придётся пустить в дом. И всё-таки, Иван решил крепко положиться на лето.

В последние дни апреля, с лёгкой душой отпустив персонал на майские праздники, он поехал на дачу. Шины хрустели по лужам, затянутым утренней льдинкой. Родственники остались дома. Дедушка рвался присмотреть за работой внука, но его удержали, и Иван приступил к стройке один.

Он начал с того, что вытащил раскладушку, настелил курток, чтоб над студёной землёй не мёрзла спина, и пролежал под небом до обеда. Птицы пели над ним лучшие песни земли, и ни у одного из соседей не заводили музыки.

А потом за забором протрубил грузовик – привезли заказанные накануне материалы. Пришлось подниматься и объявлять сезон строительных работ открытым.

«Что же они такие длинные! Хоть бы в половину!» – негодовал Иван, таская на плече прогибающиеся доски, и до вечера еле успел всё разместить под навесом.

В тот день, не считая дневного блаженства под небом, было ещё много такого, ради чего стоило жить долго. Иван позвонил своим и обрадовал дедушку докладом о качестве доставленной вагонки, вроде бы неплохом. Затем он ужинал на крыльце – лицом к лицу со звёздами, и на сон грядущий, без малейшей запинки сложил четыре строфы в честь Двадцать девятого апреля.

На следующий день он проснулся от стрельнувшего в комнату солнца, умылся, живо передвинул мебель и безо всякого завтрака приступил к разрушению старого. С удовольствием Иван обдирал обои, и целые стенды давнишних газет открывались ему. Он ими зачитывался. Под газетами обнаружилась фанера в ржавых потёках вокруг гвоздей. Когда он снял её, из стен посыпалась труха старого утеплителя.