Книга Фронтовое братство - Свен Хассель

Толстяк стоял, разинув рот. Дрожь сотрясала все его тело. Кровь то приливала к одутловатым щекам, то отливала.

Потом он твердо уперся ногами в землю и стал похож на противотанковую надолбу, убрать которую можно только взрывчаткой. Рот его раскрылся, словно пропасть. Из глубины этой пропасти раздался какой-то звук — не крик и даже не рычание. Звук был совершенно звериным, яростным и протяжным.

Подобный вой, должно быть, издавали кимвры[126], когда плыли через Дунай в римскую провинцию Норик, чтобы грабить, жечь, насиловать.

Но конец был столь же неудачным, сколь бурным — начало.

Ярясь, Толстяк заметил, что Малыш улыбается. Он просто стоял и улыбался. Как и все ветераны-фельдфебели, Барт знал, что закаленного ефрейтора можно гонять и гонять. Но когда тот начнет улыбаться, нужно поставить точку. Улыбающийся, он становится опасным. Улыбка представляет собой симптом начинающегося сумасшествия, кипучего, буйного безумия, покончить с которым можно только автоматной очередью. А Толстяк задолго до того, как успел бы выстрелить, был бы разорван на куски и разбросан по всей деревне.

Бросив на Малыша сердитый взгляд, он сказал очень негромко:

— Уходите, уходите все! И чтобы я видел вас только в списках пропавших без вести! — Указал на Малыша: — И ты сам больше не захочешь встречаться со мной!

Повернулся и чуть ли не бегом направился в канцелярию.

С группой снабжения мы отправились на позиции, где первый и третий батальоны сражались в качестве пехоты.

В полку, как всегда, не хватало танков.

Йозеф Порта, увидев Малыша, истерически рассмеялся.

— О, добрая, юная дева, — ликующе воскликнул он, — ты вернулась в эту страну, старая корова?

Малыш пробурчал что-то о «дать по морде» и «остряке-самоучке», но Порта пропустил это мимо ушей. И продолжал со злорадной насмешливостью:

— Я давно не испытывал такой радости, как от этой встречи с тобой. Больше меня может обрадовать лишь то, что осколок угодит тебе в голову, а не в задницу, как в прошлый раз. В этот день я надену парадный мундир и напьюсь.

Малыш принялся угрожающе размахивать руками, но Порта ухитрялся держаться на благоразумном расстоянии от него.

— Малыш, после операции задница у тебя уменьшилась? — спросил он. — Говорят, у тебя осталась только половина. Это правда?

— Когда попадешь мне в руки, — зарычал Малыш, — у тебя ее совсем не останется!

Он нагнулся, схватил пустую снарядную гильзу и запустил ею в хохочущего Порту; тот едва уклонился от увесистой металлической штуки, которая разнесла бы ему череп.

Старик подошел к нам, раскачиваясь на ходу, как матрос.

— С возвращением, — приветствовал он нас на свой отрывистый, но теплый манер, глубоко затягиваясь дымом из старой трубки. — Мюллер мертв. Попал Ивану в плен во время атаки. Мы нашли его три дня спустя — теперь вы знаете это.

Кенигсбержец приподнял брови.

— Привязанным между двух берез?[127]

— Само собой, — кивнул Старик. — Хуго Штеге в отпуске. В Берлине, хотя ехал в Дортмунд. Тут что-то связано с девушкой, как он сообщил в последнем письме.

— Что это за шлюха, с которой он спутался? — спросил Малыш. Высморкался пальцами и вытер их о брюки сзади.

Ему никто не ответил. Обсуждать женщин с Малышом не имело смысла.

Пригибаясь, мы пошли по соединительной траншее к блиндажу первого взвода.

Раздался свист пули. Один унтер издал краткий вскрик и повалился. Пуля прошла под самой каской и угодила точно между глаз.

— Сибирский снайпер, — сказал Порта.

Легионер ткнул мертвого ногой.

— Voila, кроме легкого удара он ничего не почувствовал…

Мы подняли труп к краю траншеи и скатили по склону. Поднялась легкая пыль.

— Аминь, — произнес Порта. Мы пошли дальше к блиндажу.

Поздно вечером, когда мы играли в блиндаже в «двадцать одно», вошел лейтенант Ольсен. Он принял под командование нашу роту после погибшего несколько дней назад лейтенанта Хардера. Сел на противогазную коробку и поглядел поочередно на каждого из нас.

Порта протянул ему фляжку с коньяком. Лейтенант обтер горлышко большим пальцем и приложился к нему, как делали все мы. Откашлялся и вытер губы тыльной стороной ладони.

— Байер, — обратился он к Старику. — Тебе с твоим первым отделением нужно совершить вылазку. Если хочешь, можешь поставить во главе отделения кого-то другого. В штабе полка приказали доставить «языков».

— Пресвятая Богоматерь Казанская! — гневно рявкнул Малыш, бросив карты на стол. — Стоит только фронту затихнуть на минуту, так у штабного начальства тут же начинается зуд.

Лейтенант Ольсен громко засмеялся.

— Малыш, кто сказал тебе, что ты пойдешь?

— Герр лейтенант, я должен идти. Моя обязанность — быть нянькой для этих усталых героев. Взгляните-ка на Юлиуса Хайде. Он туп, как бык, и все испортит, если рядом не будет Малыша, чтобы врезать ему по челюсти.

Старик начал надевать ремень. Легионер встал.

— Старик, останься здесь. Я возглавлю отделение. У тебя жена и дети, и когда война кончится, потребуются такие люди, как ты. — Указал на нас. — Мы — Малыш, Порта и прочие — никчемные люди. Невелика важность, если мы взлетим на воздух.

Старик упрямо покачал головой.

— Ты неправ, Гроза Пустыни. Я иду и возьму не первое отделение, как предлагает лейтенант Ольсен, а второе. За меня во главе взвода останется фаненюнкер Пауст.

— Пресвятой Моисей, — простонал Отто Бюлов, срывая с себя ремни. — Какое сборище героев! С такими нельзя отступать!

— Заткни свою грязную кенигсбергскую пасть, а то по зубам получишь, — пригрозил Порта.

В одиннадцать часов мы стояли в траншее, готовые идти на задание. Командир полка, оберстлейтенант Хинка, явился на позиции, чтобы понаблюдать за нами.

Малыш принялся ворчать.

— Доктор Малер велел мне быть поосторожнее, потому что я несколько отсталый, но здесь, похоже, никому нет дела до этого. Кто примет командование, если случится беда? Малыш? Пресвятая Матерь Казанская, что за дерьмовая война!

— Кончай, Малыш! — засмеялся оберстлейтенант Хинка. — Ты когда-нибудь доболтаешься до виселицы!

Сверили часы.

— Ровно одиннадцать, — сказал Хинка, надевая свои на руку.

Из сектора справа от нас раздалась орудийная стрельба. Легкий беспокоящий огонь.