Книга Последняя дверь последнего вагона - Владимир Ильин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Похоже, впервые за все время нашей беседы заведующий начинает нервничать.
— А что именно вас интересует? Пол, возраст или сколько нашим сотрудникам платят за их неблагодарную, но секретную работу? Или как им приходится здесь дневать и ночевать на протяжении нескольких месяцев, поскольку работают они, в силу удаленности интерната от крупных населенных пунктов, так называемым «вахтовым методом»?! Как какие-нибудь нефтяники-бурильщики!.. С той разницей, что, в отличие от нефтяников, они не могут даже близким людям признаться, где именно работают и с каким контингентом!..
— И как же они выходят из этого положения? — невозмутимо интересуюсь я.
— Основная легенда такая: правительственная программа по излечению тяжелобольных детей, жертв генетических мутаций, — изрекает, не глядя на меня, Лабецкий.
— И ни одной утечки информации об истинном положении дел в интернате до сих пор не было?
Теперь он не взрывается, вопреки моим ожиданиям. Наоборот, сникает, вяло покачав отрицательно своей пышной шевелюрой. Ссутулившись, упирается взглядом в стол. Как взятый с поличным преступник на допросе, честное слово!
Что-то здесь не так. Но что? И не может ли это «что-то» быть связано с моей миссией? Надо будет попросить Астратова провести соответствующую проверку.
Предположим, Дюпону — если он, конечно, находится среди этих ста пятидесяти «лилипутов», как их называет Гульченко, — удалось каким-то образом привлечь на свою сторону кого-то из работников интерната. Шантажом ли, подкупом ли, угрозами ли — это неважно. Важнее другое. О чем Дюпон мог бы попросить своего нового сторонника? И зачем ему вообще потребовалось бы вербовать себе сторонников?
Ладно, это мы обдумаем как-нибудь потом, на досуге.
Что я еще от него хотел? Ах да…
— Скажите, пожалуйста, Фокс Максимович, чем занимаются ваши воспитанники? Как проводят время? Есть ли какие-то общие и обязательные для всех мероприятия?
Лабецкий пожимает плечами:
— Я уже говорил: мы никому ничего не навязываем. Если не считать ежедневного показа фильмов после ужина. У нас есть довольно неплохой кинозал, с самой современной техникой. Туда ходят, конечно, не все, но мы готовы показывать ту или иную картину даже ради одного-единственного зрителя… Фильмы в основном самые свежие. Даже такие, премьера которых в массовом прокате еще не состоялась…
— Спасибо, но меня интересует не досуг, Фокс Максимович. Как обстоит дело с более серьезными занятиями?
По лицу Лабецкого видно, что он искренне не понимает, к чему я клоню.
— Проблема в том, Виталий Игоревич, что наш контингент весьма неоднороден в плане профессий. Есть у нас и банкиры, и политики, и поэты, и артисты, в том числе и очень известные… И представителей рабочего класса хватает, и инженеров. Разумеется, бывших… Поэтому пытались мы поначалу организовать в интернате собственные мастерские. Нет-нет, ничего серьезного производить им не давали. Детские мягкие игрушки, разную бытовую мелочевку… Но это как-то не прижилось. Мне кажется, в первую очередь потому, что когда человек занимается бесплатным, да еще не интересующим его по-настоящему делом — толку не будет…
— Значит, ваши воспитанники, я извиняюсь, бьют баклуши днями напролет?
Нарочно грублю, чтобы посмотреть, как доктор наук будет реагировать.
Он реагирует как надо. То есть обижается и даже где-то оскорблен столь гнусным намеком на то, что в вверенном ему заведении царит безделье.
— Ну зачем вы так?.. Недавно нам удалось организовать для желающих — а их оказалось немало — учебные курсы. Что-то вроде вечерней школы в сочетании с заочным вузом. Не все же в прошлой жизни имели возможность получить полноценное образование… Правда, пришлось преодолеть ряд трудностей, связанных с привлечением преподавателей со стороны. Но эту заботу взяли на себя ваши коллеги.
— То есть?!.
— Ну, то есть сотрудники Общественной Безопасности, — терпеливо поясняет Лабецкий.
Ах вот как! Поздравляю, господин бывший инвестигатор: вас, кажется, уже зачислили в штат ОБЕЗа. Правда, без вашего письменного заявления, но ведь это мелочи, не правда ли?..
— Если у вас больше нет ко мне вопросов, Виталий Игоревич, то я распоряжусь, чтобы вас разместили в жилом корпусе, — говорит тем временем Лабецкий. — Через час будет ужин, а вы наверняка хотите принять душ с дороги…
Э нет, красавчик, так быстро ты от меня не отделаешься!
— Спасибо за заботу, — выдавливаю из себя улыбку, как зубную пасту из тюбика. — Но прежде чем окончательно стать одним из ваших воспитанников, я хотел бы поработать с документами, и желательно — без свидетелей…
— С какими документами? — удивленно поднимает он свои пышные брови.
— Ну, насчет документов — это я так, по старой привычке… Видите ли, я хотел бы заочно познакомиться с вашими воспитанниками. Досье, анкеты, фотографии и все прочее в этом роде.
— Знаете, Виталий Игоревич, а никаких досье у нас нет, — растерянно говорит мой собеседник. — Имеется лишь самодельная база данных, куда я вношу сведения… в моем компьютере… — Он кивает на монитор, на котором уже несколько минут висит смешная заставка в виде ежика, пыхтящего зажженной сигаретой и время от времени восклицающего: «Ка-айф!»
— Что ж, — невозмутимо говорю я. — Тогда оставьте меня наедине с вашим компом часика этак на два… Не бойтесь, не сломаю. В прошлой жизни мне приходилось иметь дело и с более сложной техникой… Вундеркинд не осмеливается возражать.
Он с готовностью уступает мне свой сомнительный стул и щелкает клавишами, выводя на экран длинный список, в котором каждая фамилия обозначена гиперссылкой на персональный файл.
Перед уходом Лабецкий все-таки смягчается: — Я позабочусь, чтобы ужин для вас сегодня оставили в столовой. В виде исключения…
Душа моя, ну что я должен сделать, Чтоб ты скоропостижно умерла?
Слан Этенко
Единственное место, где человек, постоянно обитающий среди множества людей, может почувствовать себя в полном одиночестве, — это туалет с прочной задвижкой. Правда, не все это ценят. Обычно все стремятся как можно быстрее сделать свое дело и покинуть кафельную кабинку размером метр на полтора, где так уютно журчит вода в неисправном сливном | бачке и где никто не мешает предаваться философским размышлениям о смысле жизни (а вернее, о его отсутствии), о тщетности обывательских устремлений к благополучной сытости и о мимолетности всех наслаждений, в том числе и самыми изысканными деликатесами…
Для меня же подобное уединение представляет особую ценность. Тут я могу свободно подводить промежуточные итоги выполнения задания. К сожалению, я не могу себе позволить роскошь пользоваться записными книжками или комп-нотом, так что приходится их заменять рулоном туалетной бумаги марки «Идеал». Этот писчий материал слишком мягкий, поэтому я вынужден складывать его в несколько раз и применять очень жирный карандаш, чтобы грифель не протыкал бумажные листки. Будь я в прошлом настоящим спецагентом, я бы, конечно, выполнял все логические операции в уме, но за время работы в Инвестигации у меня сложилась скверная привычка стимулировать свою мыслительную деятельность каракулями на бумаге—в принципе, абсолютно ненужными.
