Книга Синьора да Винчи - Робин Максвелл

Но вероломство Сикста на этом не закончилось. Придя в бешенство оттого, что его замысел провалился и Флоренция вновь ускользнула из-под его диктата, Папа решился на истинно сатанинское деяние. Он проклял Лоренцо и прочих жителей греховного города за то, что они осмелились поднять руку на «особу духовного звания», архиепископа Сальвиати, и повесили его. Назвав флорентийцев «псами лютыми, объятыми бешенством», Сикст, к вящему изумлению горожан, отлучил их от церкви — всех вместе и каждого в отдельности. Он запретил служить мессы и отправлять крещения и похороны. Даже день святого Иоанна Крестителя, из всех религиозных празднеств наиболее любимый во Флоренции, был отменен папским указом.

Свирепостям Рима, казалось, не будет ни конца ни края.

Так прошло несколько месяцев, в течение которых я почти не виделась с Лоренцо. Гибель Джулиано и кампания Рима по подавлению свободной воли тосканцев разбили вдребезги его светлые мечты по превращению Флоренции в «новые Афины». Папа Сикст как мог стращал республику, склоняя ее жителей «замолить грехи», а от Лоренцо настоятельно требовал явиться в Святой город. Но все его эдикты остались без ответа.

Неаполитанский Дон Ферранте выказал себя неверным союзником, ища выгод в альянсе против Флоренции с тем же Сикстом. В сражении с республиканской армией он выслал войско в подкрепление римской гвардии.

Затем, явив даже самым ярым своим сторонникам предел дипломатического безрассудства, Лоренцо под покровом безлунной ночи тайком бежал из Флоренции, чтобы предаться душой и телом на милость неаполитанского тирана.

«Почин этой войны омыт кровью моего брата, — писал он перед исчезновением в послании к Синьории, — может статься, что теперь моя кровь положит ей конец».

Друзья Лоренцо с ума сходили от беспокойства, опасаясь, как бы коварный Дон Ферранте не причинил Лоренцо вреда — не бросил бы его за решетку или, того хуже, не убил бы. Однако в один прекрасный день Лоренцо вернулся к нам — веселый и невредимый, верхом на подаренном Доном Ферранте превосходном скакуне. Все население города как один высыпало на улицы, чествуя своего героя: как-никак, Лоренцо избавил их от войны. Уши закладывало от приветственных восклицаний и трубных звуков. Незнакомые люди обнимались друг с другом, словно родные.

Казалось, та привязанность горожан, что раньше изливалась на двух братьев, теперь лавиной обрушилась на одного, оставшегося в живых, перерастая в истинно народную любовь и гордость. Въехав в родную Флоренцию через западные ворота, мой дорогой друг немедленно получил прозвище, закрепившееся за ним навечно, — Лоренцо Il Magnifico.[30]Отныне едва ли не весь мир взирал на этого некоронованного правителя как на средоточие силы, с которой приходится считаться.

Никого и никогда я не любила сильнее.

ГЛАВА 23

Уже давно смерклось, а в моей аптеке не было отбоя от заказов на лекарство от легочной лихорадки, охватившей нашу часть города. Она пока щадила жизни, но люди боялись мора, и первые несколько посетителей, которым я предложила целебный отвар, чудесным образом излечились от напасти.

Несколькими днями ранее я отправилась на улицу Сальвиа к торговцам сушеной зеленью и опустошила их полки с запасами пиретрума и мальвы. Затем, у себя в аптеке, я принялась перемалывать травы и перетерла такое их количество, что у меня заныли руки, а перед глазами все поплыло от усталости. В лаборатории я извлекла эссенцию из полученной массы, а остаток прокалила, получив из него мелкий порошок. И напоследок, уже под вечер, приступила к упаковыванию снадобья, насыпая его по несколько граммов в бумажные пакетики и запечатывая их воском. Завтра с утра пораньше в аптеке будут толпиться страждущие с просьбой продать им вожделенный препарат.

Нудное занятие оставляло простор для размышлений, и мои думы, как это часто бывало, вновь устремились к Леонардо. Мне трудно было не тревожиться за сына, ведь совсем недавно он покинул гостеприимный кров боттеги Верроккьо и начал жить сам по себе. Для начала он снял два нижних этажа в доме по улице Да Барди, где было едва развернуться, не говоря уже про весьма убогое освещение для занятий живописью. Только обосновавшись по новому адресу, Леонардо умудрился в пух и прах разругаться с владельцем жилья из-за того, что по собственному почину и без долгих раздумий прорубил в стене первого этажа большое окно.

Затем Леонардо привел туда жить своего приятеля и компаньона — Томмазо ди Мазини, внебрачного племянника Лукреции от ее брата. После процесса над Сальтарелли за молодым человеком закрепилась кличка Зороастр. Воистину, они с Леонардо были родственные души. Томмазо чурался любых одежд, кроме полотняных, не желая, по его же словам, носить на себе «мертвечину». Несмотря на унизительное публичное обвинение в содомии, Томмазо не изменил черному цвету, поэтому многие по-прежнему принимали его за чародея и оккультиста. Леонардо не мог платить товарищу за помощь в перетирании красок и за его талант металлообработчика, но Томмазо, судя по всему, не столько интересовало материальное вознаграждение, сколько сама дружба с подобным ему молодым оригиналом. Их обоих одинаково притягивала неприглядная изнанка флорентийской жизни.

Леонардо впал в меланхолию и отверг несколько незначительных заказов, предложенных ему Лоренцо, абсурдно заподозрив его в благотворительности. Вместо этого он принял предложение своего отца, подрядившись от его имени написать большое полотно «Поклонение волхвов» для одного из флорентийских женских монастырей. О наличном расчете речи не шло, и вся смехотворная затея недвусмысленно обнажала пренебрежение Пьеро да Винчи к старшему сыну. Как бы там ни было, я надеялась, что, взявшись за работу, Леонардо явит всем прекрасный образец своего дарования.

Не могу передать степень моего изумления, когда я навестила Леонардо в часовне Сан-Донато семь месяцев спустя после заключения сделки. Привалившись к большой куче деревянных чурбаков напротив панели с будущей картиной, Леонардо лениво грыз хлебную горбушку и созерцал плоды своей работы. Картина, по совести говоря, пока представляла собой нераскрашенный картон с нанесенными углем силуэтами персонажей числом около шестидесяти. На ней я узнала не только Деву Марию с маленьким Иисусом, помещенных в центре, но и волхвов, более похожих на восставших из гроба мертвецов, бесплотных и костлявых. Все трое они пресмыкались у ног незавершенной Мадонны с Младенцем, протягивая к ней свои иссохшие пальцы.

Увидев меня, Леонардо даже не потрудился встать и поприветствовал меня с непривычной холодной учтивостью. Такой прием, учитывая весьма скромные успехи с картиной, больше встревожил, чем рассердил меня, по нему я угадала, в каком угнетенном настроении пребывает мой сын.

— Что это за куча дров? — спросила я, чтобы как-то начать беседу.

— Оплата, — равнодушно ответил он и презрительно фыркнул. — Я расписал циферблат монастырских часов. И вот чем мне заплатили.

Эти его слова и вместили в себя суть нашего разговора. Тогда-то у меня и появились серьезные причины для тревоги за сына. Катон-аптекарь умел с помощью зелий облегчить страдания своих пациентов, но против сыновних душевных хворей у меня не нашлось бы средства.