Книга Синьора да Винчи - Робин Максвелл

— …Джулиано убит.

Злобные завывания достигли пика и вылились в один безумный вопль. Людская масса забурлила, ища выхода своей ярости, и, отхлынув от лоджии дворца, стала рассеиваться в разные стороны.

— Нет, стойте! — выкрикнул с балкона Лоренцо. — Добрые люди, прислушайтесь ко мне! — Он выждал, пока все вернутся и успокоятся. — Заклинаю вас именем Господа — умерьте ваш гнев!

— Это дело рук Пацци! — выкрикнул кто-то из толпы. — Зачем разубеждаешь нас?

— Я не разубеждаю вас. Скажу только, что магистраты уже объявили поимку уби… — Он споткнулся о ненавистное слово, но собрался с силами и закончил:

— …убийц моего брата. Кое-кто из них уже брошен в темницу, остальных тоже разыскивают. Я требую справедливого суда!

— Верно! — подхватил некий молодой человек, взметнув в воздух клинок меча. — Вот мы пойдем и рассудим их!

Все вокруг оглушительно заорали в поддержку его слов.

— Не спешите рубить сплеча! — срывающимся от беспокойства голосом призывал Лоренцо. — Мы не должны карать невиновных!

— Джулиано тоже не был виновен! — огрызнулся пожилой человек, стоявший рядом со мной. — И вот он искромсан в клочья, остывает на каменном церковном полу!

— Я прошу вас, заклинаю!..

Призывы Лоренцо утонули в гуле толпы, понемногу разбредавшейся, но на этот раз менее хаотично. Основная масса, обнажив клинки и кинжалы и угрожающе потрясая булавами, двинулась к южной окраине, в направлении дворца Пацци. На балкон вышел Анджело Полициано и, участливо положив руку на плечо Лоренцо, увел его прочь.

Площадь перед дворцом опустела, не считая многочисленных самозваных стражей, взявшихся охранять подступы к дворцу. Желая осмотреть рану на шее друга, я начала искать вход во дворец, понимая, однако, что зияющие кровоточащие раны души Лоренцо мне залечить не дано.

Во дворце царила неразбериха. На первом этаже толпилась многочисленная родня Медичи, их приверженцы, представители Синьории и духовенства. Я поднялась по широкой лестнице на второй этаж в большую гостиную, двери которой были распахнуты настежь.

Мне предстало жуткое в своей безысходности зрелище. Множество мужчин, друзья и родственники семьи Медичи, сбившись в кучки, выкрикивали что-то, утирали слезы, то и дело опасливо выглядывая в окна на улицу. Большинство из них плотным кружком обступили Лоренцо и Лукрецию, а над ними всеми возвышался Геркулес, вершащий свои кровавые подвиги на полотнах Поллайуоло. Мне померещилось в этом некое зловещее предзнаменование, и я задалась вопросом, не станет ли отныне уделом Флоренции разгул жестокости и насилия, невзирая на искреннее стремление Лоренцо к спокойствию в республике. Я не сразу решилась взглянуть на Лукрецию, по-матерински понимая, какое это невыразимое горе — потерять любимое дитя, все равно что у тебя из груди живьем вырвали сердце. И устрашающе-мертвенная бледность ее щек, и покрасневшие веки глубоко запавших глаз, и скорбно сжатые в одну линию губы говорили сами за себя. За несколько часов Лукреция непоправимо постарела.

Лоренцо, не выпускавший ее руки, с жаром о чем-то совещался с теми, кто волею случая сделался его consiglieres,[29]— с Фичино, Ландино, Полициано и Бистиччи.

Позади них потерянно мялся Сандро Боттичелли. Прочитав на его лице глубокое непреходящее страдание, я подошла и встала рядом, но не нашла ничего лучшего, как спросить:

— Скажи, что за рана у Лоренцо?

— Просто содрана кожа. Неглубокий порез. — Всегда искристые глаза Сандро потухли и тоскливо глядели на меня. — Молодой Ридольфи настоял на том, чтобы высосать кровь из ранки, опасаясь, что на лезвии мог быть яд. — Он уставился в пол и хрипло, срывающимся голосом начал рассказывать:

— Ах, Катон!.. Лоренцо ничего не знал о гибели Джулиано, пока мы не привели его сюда. В соборе мы не решились ему признаться. Он думал… Он полагал, что его брат преспокойно лежит в постели и ему ничто не угрожает. Когда Лоренцо сам почувствовал себя в безопасности, то попросил позвать Джулиано. — Боттичелли закрыл лицо руками и разрыдался. — Пришлось мне — мне! — сказать, что он умер!

Он всхлипывал все громче, его плечи тряслись. Я обняла его и увела в угол гостиной. Сандро припал к моей груди и плакал, как мальчик плачет и жалуется матери в ее объятиях.

— О боже мой! — снова и снова вскрикивал он.

Его стенания привлекли внимание Лоренцо, и я впервые после трагедии встретилась с ним взглядом. Он стойко выдержал его, выслушивая наставления, какая стратегия мести предпочтительнее, пока нетерпеливые советники не потребовали его пристального внимания, и Лоренцо вынужден был уступить им.

Наконец мне дозволили осмотреть уже зашитую рану на его шее и смазать ее лечебным снадобьем. Я проделывала все в полном молчании; Лоренцо сидел неподвижно, вперив остекленелый взгляд в пространство. Одному Всевышнему было известно, какие ужасы он в тот момент воскрешал в памяти… или еще только прозревал.

Закончив перевязку, я немного дольше, чем полагалось, задержала руку на его шее. Лоренцо воспользовался заминкой и схватил меня за руку, крепко стиснув мои пальцы в своих. В этот краткий и незаметный для прочих миг уединения мы вместе оплакивали Джулиано. Лоренцо поблагодарил меня за заботу, хотя я понимала, что о настоящем утешении нет и речи, поскольку ничем помочь здесь нельзя.

Вместе с друзьями я провела в гостиной остаток дня и всю ночь. Лукреции я предложила для успокоения нервов напиток из мака и валерианы, и та с благодарностью приняла его — в отличие от Лоренцо. Он сказал, что ему сейчас, как никогда, необходим ясный рассудок — он не желал растрачивать неукротимый гнев, струившийся по его жилам. Только так, подобно арбалетной стреле, слетевшей с туго натянутой тетивы прямо в цель, он мог насмерть поразить своих врагов.

В последующие недели и месяцы, когда открылся подлинный размах заговора, Флоренция лишилась прежнего радостного настроя. Семейные междоусобицы надолго раскололи город на враждебные лагери и спровоцировали множество убийств, однако не было другого такого случая, когда всеобщего любимца настигла бы столь жестокая и преждевременная кончина.

Выяснилось, что зачинщиками гнусной интриги были члены и сторонники многоуважаемого во Флоренции семейства Пацци, а их предводителем выступил архиепископ Сальвиати. В течение целого месяца после убийства Джулиано улицы были охвачены мятежом. Горожане сами отлавливали преступников и тащили их к зданию Синьории, где им тут же определяли меру наказания. Жестокие расправы над злоумышленниками сопровождались улюлюканьем и глумливыми возгласами, подчас даже смехом. Часть горожан плакали в открытую, в основном те, у кого до сих пор не затянулась рана от потери их юного правителя.

Однако худшим из разоблачений стало то, что Его Святейшество тоже был причастен и к заговору, и к убийству. Флорентийцы прониклись такой безмерной злобой к своему духовному властителю, что за гибель одного расправились с восемью десятками церковников.