Книга Письмо от русалки - Камилла Лэкберг

Лифт остановился на втором этаже, и она вышла на площадку. Одна из трех дверей была приоткрыта, и невысокий толстенький мужчина лет шестидесяти внимательно разглядывал ее через щель. Увидев ее огромный живот, он тут же снял цепочку, распахнул дверь и воскликнул:

— Заходите, заходите!

— Спасибо! — ответила Эрика и вошла в квартиру. Сочный запах готовки с использованием острых приправ ударил ей в нос. Этот запах нельзя было назвать неприятным, но беременность сделала ее обоняние особенно чувствительным к сильным раздражителям.

— У меня есть кофе, хороший крепкий кофе, — сказал обитатель квартиры, показывая в сторону кухни. Эрика пошла за ним, окинув мимоходом взглядом комнату. Комната была единственная — выполняла роль и спальни, и гостиной.

Стало быть, вот где жил Кристиан до того, как переехать во Фьельбаку. Эрика почувствовала, как сердце забилось чаще.

— Садитесь!

Янош Ковач почти силком усадил Эрику на деревянный стул, подал кофе и с торжествующим выражением лица поставил перед ней на стол блюдо с печеньем.

— Печенье с маком! Венгерское национальное блюдо! Моя мать посылает мне иногда пачку печенья с маком. Она знает, как я его люблю. Попробуйте!

Он замахал руками, призывая ее брать печенье. Эрика взяла с блюда одну штучку и осторожно надкусила. Совершенно новый, но приятный вкус. Внезапно она осознала, что с утра ничего не ела — в желудке благодарно заурчало, когда туда попал первый кусок.

— Вам надо есть за двоих. Берите еще, берите сколько хотите!

Янош Ковач придвинул к ней блюдо, его глаза сияли.

— Большой малыш, — проговорил он с улыбкой, показывая на ее живот.

Эрика улыбнулась в ответ. Его веселое настроение оказалось таким заразительным.

— Дело в том, что у меня там двое.

— О, близнецы! — воскликнул он, в восторге складывая руки. — Какая благодать!

— А у вас есть дети? — спросила Эрика, не переставая жевать.

Янош Ковач гордо выпрямился.

— У меня двое отличных сыновей. Они взрослые. У обоих прекрасная работа. На «Вольво». И еще у меня пять внуков.

— А жена? — осторожно спросила Эрика, озираясь. В квартире нигде не было видно следов женской руки.

Янош Ковач по-прежнему улыбался, но улыбка стала менее сияющей.

— В один прекрасный день семь лет назад она пришла домой и сказала: «Все, я уезжаю». И с тех пор ее нет, — он развел руками. — Тогда-то я и поселился здесь. А раньше у нас была трехкомнатная квартира. Мы жили этажом ниже. — Он указал на пол. — Но когда я вышел на пенсию, а жена меня оставила, трехкомнатная стала мне не по средствам. И когда Кристиан встретил девушку и собрался к ней переезжать, то я перебрался сюда. Все к лучшему, — добавил он.

— Стало быть, вы знали Кристиана до того, как он переехал отсюда? — спросила Эрика, отхлебывая кофе. Кофе тоже оказался очень вкусным.

— Ну, не то чтобы знал. Но мы часто сталкивались на лестнице. Кроме того, я человек с руками, — продолжал Ковач, показывая свои ладони. — Так что помогаю всем, чем могу. А Кристиан — тот даже лампочку заменить не мог.

— Могу себе представить, — сказала Эрика и улыбнулась.

— Вы знаете Кристиана? Почему вы о нем расспрашиваете? Много лет прошло с тех пор, как он жил здесь. Надеюсь, с ним ничего не случилось?

— Я журналистка, — ответила Эрика, используя легенду, придуманную ей в машине по дороге в Гётеборг. — Кристиан стал писателем, а я пишу о нем большую статью, так что стараюсь узнать как можно больше.

— Так Кристиан стал писателем? Неплохо. Ну да, я всегда видел его с книгой в руке. В комнате вся стена была занята полками с книгами.

— Вы знаете, чем он занимался, пока жил здесь? Где работал?

Янош Ковач покачал головой:

— Нет, не знаю. И никогда его ни о чем не спрашивал. Нужно уважать соседей. Не вмешиваться в их дела. Если кто-то захочет что-то рассказать, то сделает это сам.

Это утверждение показалось Эрике проявлением здоровой жизненной философии. Жаль, что не все во Фьельбаке разделяют такой взгляд на мир.

— К нему часто ходили гости?

— Никогда. Мне было даже жаль его. Он всегда был один. Человек не создан для одиночества. Нам нужно общение.

Эрика внутренне согласилась с ним и понадеялась, что у Яноша Ковача есть кто-то, кто регулярно его навещает.

— Он что-нибудь оставил, когда съезжал?

— Нет, когда я въезжал, везде было пусто. Ничего после него не осталось.

Эрика поняла, что больше сведений о жизни Кристиана ей получить не удастся. Поблагодарила за гостеприимство, вежливо, но решительно отказавшись от пакета печенья, который ей предложили взять с собой.

Она уже почти переступила порог, когда Янош Ковач остановил ее.

— Кстати, как же я мог забыть! Видать, уже маразм подступает.

Он постучал пальцем по виску, повернулся и ушел в комнату, а через минуту вернулся, держа в руках какой-то предмет.

— Вы не могли бы передать это Кристиану? Скажите ему, что я поступил, как он сказал, — выбрасывал всю почту, которая ему приходила. Но это… рука не поднялась это выбросить. Учитывая, что их приходило одно-два каждый год с тех пор, как он съехал, явно кто-то очень хочет поддерживать с ним связь. Своего нового адреса он не дал, так что я просто откладывал их. Передайте ему это — с приветом от Яноша.

Он улыбнулся своей добродушной улыбкой и протянул Эрике стопку белых конвертов.

Дрожащими от возбуждения руками она взяла письма.

* * *

Дом казался совершенно пустынным. Кристиан уселся за кухонный стол, подперев голову руками. В висках стучало, его снова начал мучить зуд. Все тело горело, острая боль пронзила его, когда он снова расцарапал раны на ладони. Закрыв глаза, он прижался щекой к столу. Постарался слиться с тишиной, отогнать навязчивое чувство, что что-то пытается забраться ему под кожу.

Голубое платье. Оно промелькнуло под его опущенными веками. Исчезло и снова вернулось. Ребенок у нее на руках. Почему он не мог увидеть лицо ребенка? Оно было лишено очертаний, он ничего не мог различить. Видел ли он когда-нибудь это лицо? Или его безграничная любовь к ней заслоняла ребенка? Он уже не мог вспомнить, все это было так давно.

Слезы закапали сами собой, и вскоре на столе образовалась небольшая лужица. Потом в груди забились, вырываясь наружу, рыдания, и вскоре все его тело сотрясалось. Кристиан поднял голову. Он должен отогнать эти картины, иначе просто разорвется на части. Уронил голову на стол, изо всех сил ударившись щекой. Чувствуя кожей деревянную поверхность, снова и снова поднимал голову, с силой роняя ее на край стола. По сравнению с тем, что происходило у него в душе, эта боль была почти приятной. Однако она не помогала отогнать образы прошлого. Она по-прежнему стояла перед ним, осязаемая, живая и прекрасная, улыбаясь и протягивая к нему руку — так близко, что, казалось, еще немного, и он смог бы прикоснуться к ней.