Книга Анатомия бабника - Синди Мэдсен

была довольна ни своей внешностью, ни своим телом. Она всегда стремилась к большему и никогда не была счастлива, даже когда получала все, что хотела.

Хадсон обнял меня крепче и поцеловал в лоб. Это был такой нежный жест со стороны парня, которого я никогда бы не назвала нежным. Слезы навернулись мне на глаза, пытаясь вырваться наружу. Я не была уверена, было ли это из-за эмоций от рассказа, или из-за того, как он отреагировал, или из-за всего этого, но я отказываюсь плакать прямо сейчас.

Я сглотнула ком в горле, а затем подняла голову и улыбнулась ему.

— А теперь ты.

— Ты неумолима. Говорю тебе, неумолима, — сказал он, качая головой. Затем он приподнял предплечье, о котором шла речь. — Стеклянная бутылка.

Я ждала продолжения, но он ничего не сказал.

— Эй? Мне нужно больше информации. Где остальная часть истории?

— Я просто хотел сначала услышать, как ты будешь умолять.

Я хлопнула его по груди, и он рассмеялся. Постепенно веселье исчезло с его лица, и я подумала, не стоит ли мне сказать ему «Забей». Он рассказал мне так много грустных историй своей жизни, и у меня защемило сердце при мысли, что в ней может быть больше грустных, чем веселых.

— Эти подонки пытались отнять у меня хоккейную форму, — сказал он. — Ее и так было трудно достать — родители Дэйна дали мне деньги, которых у меня не было, — так что мне было все равно, что их двое, и они крупнее меня. Я протянул свою сумку, как будто собиралась отдать ее им, и когда парень потянулся за ней, я ударил изо всех сил, зная, что мне нужно оглушить его на достаточное время, чтобы вырубить следующего парня и убежать. Я ударил его прямо в горло, и это сработало — он отшатнулся назад, схватившись за шею, пытаясь отдышаться.

— У другого парня была бутылка с дешевым пойлом, поэтому он разбил её о кирпичную стену и бросился на меня. Идиот выглядел так, словно насмотрелся фильмов о драках в барах.

Судя по зазубренному шраму, удар оказался более эффективным, чем хотелось бы.

Хадсон провел пальцем по морщинистой белой линии.

— Он подловил меня, но я нанес удар в живот, а затем хук в челюсть. В это время появились еще какие-то люди из района, и эти два придурка убежали.

— Тебе наложили швы? — спросила я.

— Не-а. Мамы не было дома, так что я просто перевязал рану и сказал, что все в порядке. Рана зажила отлично. Затем я написал на ней свой код города. Что-то вроде напоминания о том, откуда я родом. Мое детство было тяжелым, но оно сделало меня тем, кто я есть.

Я снова провела пальцами по шраму и татуировке, удивляясь, что парень вообще пережил свое детство. Он рассказал историю о другой татуировке, и тогда я перешла к шраму на его бедренной кости.

— Сломанная хоккейная клюшка, — сказал он. — Игра в старшей школе. Парень замахнулся клюшкой, а я уже двигался вперед по инерции.

— Ах, вот почему, играя с клюшкой, получаешь пенальти.

Его глаза встретились с моими, и в их карих глубинах промелькнул намек на вызов.

— Незначительный или серьезный?

— Незначительный, что означает две минуты на скамье штрафников.

Он просиял.

— Горжусь.

— Не могу поверить, что у тебя столько травм. Однажды я подвернула лодыжку и неделю не могла носить туфли на каблуках. О, и еще был случай, когда я готовила ужин и, нарезая морковь, порезала палец… — я подняла его, хотя порез зажил так хорошо, что я так и не смогла разглядеть, где он был. На самом деле, я уже не могла точно вспомнить, на каком пальце это было. — Какая из твоих травм болела больше всего?

Хадсон отвел взгляд, он погрузился в темное место, из которого я хотела поспешить и вытащить его. Я положила руку ему на сердце.

— Прости. Очевидно, я не знаю, когда остановиться с этими вопросами.

— Нет, все в порядке, — он накрыл мою руку своей. — Рэймонд, парень, за которого выходит замуж моя мама, — он с презрением произнес это слово, — однажды так сильно избил меня, что сломал несколько ребер и повредил правое легкое. Если бы я не начал кашлять кровью, сомневаюсь, что мама отвезла бы меня в больницу. Я получал более сильные удары, ломал кости и порезал голень коньком, но я никогда не испытывал такой боли — было больно дышать. Было больно двигаться. Болело все.

— Я до сих пор помню, как сидел там, в ожидании рентгена, а моя мама сказала: «Скажи им, что ты упал, или что это произошло на хоккее. Рэймонд не хотел этого делать. Он был пьян, а ты поссорился с ним». — Я пытался защитить ее, потому что он кричал, как делал всегда, когда был пьян в стельку…

Хадсон резко выдохнул.

— В любом случае, я подумал, что если расскажу, у него начнутся неприятности, а мама протрезвеет и снова начнет трезво мыслить. Вместо этого она выбрала его, а меня отправили жить к Уэлчам. Я не уверен, что она когда-нибудь до конца простила меня за это.

Я уставилась на него, не зная, что сказать, и слезы навернулись на глаза, мой отказ плакать был бесполезен против этой информации.

Он взял меня за подбородок и большим пальцем вытер набежавшую слезу.

— Все в порядке, детка, — сказал он более резким, чем обычно, голосом. — Это было давно, и в следующий раз, когда он попытался ударить меня, пострадал именно он.

Поскольку я не думала, что смогу вымолвить хоть слово, я обхватила его руками, прижимая к себе так крепко, как только могла. Мы лежали так несколько минут, обнявшись. Хадсон несколько раз провел пальцами по моим волосам, и этот жест был таким успокаивающим, что я чуть не заснула.

— Сейчас три часа ночи, — прошептал он. — Мне лучше вернуться к себе, иначе я точно не успею на завтрашнюю игру.

— Ты можешь поспать здесь, — предложила я.

Он оглядел меня с ног до головы, и я почувствовала, как его член напрягся у меня на бедре.

— Если я останусь здесь, то не смогу уснуть. Так что, хоть я действительно испытываю искушение…

— Я понимаю, — сказала я. — Хоккей превыше всего.

Со стоном он выбрался из постели и оделся. Он наклонился надо мной и поцеловал на прощание.

— Увидимся на игре, — сказал он. — И я буду вести себя как профессионал, когда ты придешь в раздевалку, но просто знай, что все это время мои мысли будут витать в облаках.

Он одарил