Книга А «Скорая» уже едет - Константин Шох

но мерзкая. И если бы она одна…

После нагретой комнаты коридор первого этажа подстанции пахнул нетерпимым холодом открытой двери, которую всегда бросали нараспашку исцеленные амбулаторные больные. Врач тяжело брел к диспетчерской, мельком глянув на часы. Половина четвертого. Самое рабочее время. Рита зябко ежилась у окошка, держа в руках карту. Ильинский забрал у нее документ. Замечательно – шестьдесят четыре года, бронхиальная астма, приступ. Его контингент как раз – больные бабушки. Старше пятидесяти диспетчерская ему практически не давала, за исключением травм и уличных случаев. Видимо потому, что он не «делился».

– Поехали.

– Задолбали эти бабки, – тихо произнесла Рита, поднимая тяжелую терапевтическую укладку. – Первый раз замужем, твою мать. Не знают прямо, что при астме делать.

– Вызов-то на руках, – вздохнул Ильинский. – Куда денешься?

Врач и фельдшер вышли под моросящий дождь на улицу. Водитель спал на переднем сидении машины, подложив под голову подушку из салона. Ильинский постучал согнутым пальцем по стеклу, привлекая его внимание.

– Что, вызов, Иваныч? – взметнулась растрепанная голова.

– Он самый, Саша. Заводись.

– Сколько можно уже? – прорычал водитель, поворачивая ключ в зажигании. Сзади хлопнула дверь салона, и личико Риты появилось в окне:

– Сашка, Гагарина, тридцать девять, квартира шесть.

– Да хоть тридцать шесть! Что там?

– Лечить пойдешь? – фыркнул Ильинский.

– Я? На кой?

– Тогда не задавай лишних вопросов.

– Все подкалываешь, Иваныч. Сам, что ли, рад?

– Да кто ее спрашивает, мою радость-то? Поехали давай, раньше сядем – раньше выйдем.

– Машина же холодная!

– Согреется по пути. Поехали, сказал!

Несколько раз судорожно дернувшись, «ГАЗель» развернулась на станционном дворе и выехала за ворота.

Адрес находился недалеко, буквально в десяти минутах езды. И на том спасибо.

– Машину не глуши, пока не согреешь салон, – буркнул Ильинский, вылезая. – Понял?

Водитель что-то неразборчиво проворчал в ответ.

– Саша! – повысил голос врач. – Если моя фельдшер себе что-то простудит, не обижайся тогда на меня!

Они вошли в пропитанный кошачьей мочой и теплой канализационной вонью подъезд «сталинки». Старые деревянные ступени прогибались под ногами, сигнализируя о пришельцах разнокалиберными скрипами. После подъема на третий этаж Ильинский остановился, прижавшись к перилам. Нет, все же годы дают о себе знать – вдобавок к не отпускающей боли в паху и мошонке, в груди сильно закололо.

– Вам плохо, Борис Иванович? – встревожено спросила Рита. – Опять мерцательная[55]?

– Бери выше, – болезненно усмехнулся врач. – Стенокардия это, девочка. Сейчас, подожди, через минуту пройдет…

Дверь квартиры, напротив которой они остановились, открылась.

– Ну, и долго вы тут отдыхать собираетесь? – поинтересовалась толстая дама в безразмерной футболке и драном трико. Судя по всему, за происходящим она наблюдала в глазок двери. Рита сморщила нос от неприятных запахов, ударивших из квартиры. – Вы «Скорая» или кто вообще?

– Простите, какое ваше дело? – с ненавистью гладя на толстое, щекастое лицо, спросила девушка.

– Это я вас вызвала к Марье Никитичне, между прочим. Она инвалид, задыхается – а «Скорая» тут на лестнице прохлаждается. Хорошо работаете!

– Женщина, почему бы вам не свалить обратно в свою конуру, а? – опасно сощурила глазки Рита.

– Все-все, угомонитесь, – произнес Ильинский, переводя дыхание. – Рита, звони.

Фельдшер, все еще гневно раздувая ноздри, надавила пальцем на кнопку звонка.

– Он не работает, – злорадно сказала дама. – Я вам по «03» все сказала, чем вы там только слушаете?

– Короче! – Рита сильно толкнула дверь, распахивая ее внутрь. – Пойдете, доктор.

– «Пойдемте, доктор», – передразнила соседка. – Да уж будьте любезны, доктор, если вас не затруднит, доктор, войдите к больной, пожалуйста.

Сжав зубы, Ильинский прошел вслед за Ритой по жутко захламленной прихожей, уставленной шкафами, тумбочками, этажерками, обувницами с окаменевшей от времени обувью пятидесятых годов выпуска, завешенной паутиной и архаичными календарями. Медиков встретила типичная комната одинокой пенсионерки, с громадной кроватью, украшенной пирамидой подушек, аккуратно покрытых вышитой салфеткой. Разумеется, стены были увешаны портретами подтянутых мужчин в форме с бледными лицами покойников и надменных дам, поглядывающих на пришельцев в три четверти оборота овальных лиц. Сервант был уставлен фарфоровыми статуэтками танцовщиц, кавалеров с гитарами и собак, вперемежку с фужерами, рюмками и коробками из-под лекарств.

Больная лежала на диване, поглядывая на вошедших из-под одеяла.

– Как вы себя чувствуете, Марья Никитична? – с фальшивой, как четырехрублевая монета, заботой в голосе, произнесла втиснувшаяся вслед за медиками толстая соседка. – Вам хуже, да?

– Все так же, Надечка, – проскрипела старушка.

– Так же – это как? – поинтересовался Ильинский, снимая с шеи фонендоскоп.

– Может, вы сначала помощь окажите, а потом разговоры разговаривать будете? – злобно спросила соседка, уперев руки в жирные бока.

– А может, вы заткнетесь и покинете помещение? – повернулся к ней врач. – Вы мешаете работе бригады! Выйдите!

– Вы как со мной разговариваете?!

– Так, как считаю нужным, – отрезал Ильинский и повернулся к больной. – Я вас слушаю, женщина. На что жалуетесь?

– Вот хамло приехало! – взвизгнула соседка. – Это у нас «Скорая» такая! Ну-ну! Я этого так не оставлю!

– Бабушка, у вас паспорт есть? – поинтересовалась Рита, разворачивая на столе карту вызова.

– Ее паспорт у меня! – тут же вклинилась соседка. – Вам какое дело до него?

– Нужен для оформления официальной медицинской документации, – насмешливо сказала Рита. – Не возражаете?

– Надюша, принеси… – произнесла бабушка. – Врач же просит.

Соседка с неохотой вышла, смерив подозрительным взглядом бригаду.

– Не сопрем ничего, не переживайте, – успокоила ее Рита.

Грохнула дверь. Девушка скорчила гримасу, открывая укладку.

Ильинский, воткнув фонендоскоп в уши, аускультировал спину больной. По мере обследования морщина на его лбу становилась все глубже. Бабушка дисциплинированно дышала полной грудью. Наконец врач раздраженно выдернул фонендоскоп.

– И не лень вам, уважаемая Марья Никитична, ерундой в четыре часа ночи заниматься?

– Ась? – изумленно спросила старушка.

– Какая у вас, извините, к дьяволу, астма? Ни одного хрипа во всех отделах легких, дыхание везде проводится просто великолепно! Вы бригаду лежа встретили! Какая астма лежа?

– Мне нужен укол.

– Стоп! – Ильинский убрал фонендоскоп в чехол тонометра. – Укол уколом, конечно… Вы что-то от астмы своей принимаете?

– Да, принимаю, – бабулька на удивление бодро вскочила, просеменила к серванту и начала бойко выкладывать на стол конвалюты с таблетками. – Вот, вот, это вот еще принимаю.

Врач и фельдшер синхронно посмотрели на гору медикаментов, затем на больную.

– Бабулечка, – сладким голосом произнесла Рита. – Вы вообще лечитесь или нет?

– Как?

– У вас тут флакон сальбутамола лежит. Он даже не распечатан.

– Нет! – старушка в священном ужасе затрясла руками. – У меня три операции на глаукому[56] было. Он на глаза… это… в общем, плохо делает глазам!

– Вас же никто не заставляет его в глаза ингалировать, – устало произнес Ильинский. – Зачем вы нас вызвали, можно спросить? Приступа, как такового, у вас нет, а если