Книга Овация сенатору - Данила Комастри Монтанари

кто обычно кривится, ещё издали увидев меня! А потом обнял, да так крепко, что я едва не задохнулся от запаха его ужасной фиолетовой мази!

— Это от восторга, Кастор! Намечается свадьба! — сообщил патриций.

— Выходит, эта стерва Валерия всё-таки окрутила тебя! В таком случае… Ты же знаешь, что в день твоей свадьбы я подаю в отставку! — сдержанно произнёс грек.

— Глупый, это не я женюсь, а Парис!

— Ты смеёшься надо мной?! — вытаращил глаза секретарь.

— Да нет, клянусь тебе, это чистейшая правда — повезло Зенобии!

— О великие боги Олимпа, океана и подземного мира, вот это новость так новость! — и вольноотпущенник в растерянности упал на стул. — События разворачивались прямо у меня на глазах, а я даже не заметил! О Гермес, может, я старею?

Аврелий не стал возражать, хорошо помня, как острый на язык секретарь любит напоминать ему о его сорока двух годах, намекая, будто имеет дело со стариком, а не с мужчиной в полном расцвете сил…

— Прости меня, хозяин, мне нужно выпить. И наверняка понадобится не один кувшин вина, чтобы свыкнуться с такой новостью, — объявил огорошенный секретарь. — Кажется, я должен был что-то сообщить тебе, но эта история с Парисом так поразила меня, что вышибла всё из головы. Не беспокойся, наверное, какой-нибудь пустяк, — сказал он, направляясь к двери, и только уже на пороге обернулся, хлопнул себя по лбу и произнёс: — А, вспомнил. Тебя же назначили консулом!

Матрона встретила сенатора, нахмурившись и уперев кулаки в бока.

— Да ладно, Помпония, ты же прекрасно знаешь, что я никогда не стремился занимать какие-либо общественные должности: кресла в Сенате мне хватает с избытком, — объяснился Аврелий.

— Глупости! — отрезала она. — Не заставляй тебя упрашивать. И потом, это же ненадолго. На должности консула пробудешь не больше месяца. Полномочия Метрония как раз истекали, когда его убили, и эта должность — знак благодарности императора за твою работу. Токул официально вынес на рассмотрение Сената это предложение, когда впервые выступал там в качестве отца-основателя.

— Аппий Остиллий, я уверен, будет возражать…

— Совсем наоборот! Он безоговорочно одобрил твою кандидатуру! Вот уже несколько дней как он ищет тебя, хочет выразить тебе благодарность.

— Как? — невероятно удивился Аврелий.

— А разве не ты вместе со своим другом Мум-мием арестовал его шурина? — спросила матрона.

— Так и есть. Но ведь Леонций покончил с собой в тюрьме, и вся эта история тяжело отразилась на всей семье старейшины!

— Вот именно. И замять скандал помогла главным образом жена Остиллия — сестра поджигателя. В сложившейся ситуации, совершенно убитая всем случившимся, она предоставила мужу полнейшую свободу, а также доверенное управление всеми её средствами, если он не станет разводится… Естественно, она взялась возместить ущерб пострадавшим и сразу же обеспечила их новым жильём… И обрати внимание, самое малое, что мог сделать Остиллий, чтобы поблагодарить тебя, это всячески способствовать твоему назначению! И Клавдий Цезарь, очевидно, не возражал.

Аврелий кивнул. Он лично доложил императору, как развивались события, и тот похвалил его за деликатность, с какой сенатор спас от позора имя старинной семьи Валериев.

Учитывая, что Сенат уже официально закрыл дело об убийстве Антония, нетрудно было списать на мёртвого Леонция и пожар в доме Глафиры, и случайную смерть в нём консула Метрония…

Согласно официальной версии Валерий добровольно ушёл из жизни в день своего наивысшего триумфа, чтобы смыть позор отца.

Ни единого слова никто не произнёс в городе по поводу предательства Квинта Цепиона, и это означало, что его сестра не лишилась ни гражданских прав, ни уважения.

— Но одного я не понимаю: как удалось Валерию убить Антония в Субуре, если он всё время сидел на судебном заседании в базилике Эмилии…[83] — в смущении снова заговорила Помпония.

— Судебные процессы, на одном из которых он присутствовал, обычно длятся часами, — объяснил Аврелий. — Никто из свидетелей по-настоящему не видел его там всё это время, даже Остиллий, который, как и Кастор, уходил то домой, то на Форум, а то и к куртизанке Цинтии «записаться на приём». Так что Валерий мог спокойно уходить и возвращаться в базилику, проявляя удивительное хладнокровие.

— А плащ и кинжал? Все клялись, что он никогда не носил ничего подобного в базилике…

— В базилике он свдел на складной скамье.

— Ну и что?

— Чтобы с удобством сидеть на таких скамьях, на них обычно кладут подушку. И в самом деле, как многие заметили, у Валерия в начале процесса она имелась, а в конце её уже не было, вернее, осталась только наволочка… Потому что он освободился от того, что наполняло её, а в ней лежал сложенный плащ.

— Ну, хорошо, а куда он дел кинжал?

— Помнишь, что сказали стражи порядка? Что рана Антония имела округлые края и, видимо, была сделана шилом. Так что же, по-твоему, делал Валерий в базилике Эмилии?

— Что-то записывал на вощёных дощечках…

— Записывал с помощью стилоса. А стилос Валерия, в отличие от обычного костяного, был полым, и в нём находился заточенный металлический пробойник — орудие убийства.

Валерий покинул здание суда, когда начали заслушивать свидетелей, в общественном туалете на Форуме переоделся — надел плащ, — совсем как Кастор, когда наряжался армянским принцем, и отправился на викус Лаци Фундани, где и застал Антония, потому что сам же послал его туда, и, убивая, громко прокричал моё имя. Потом, очистил стилос, избавился от плаща, выбросив его в переулке, и вернулся в суд, конечно, уверенный — никто и не усомнился в том, что всё судебное заседание он провёл в базилике.

— Невероятно! — воскликнула матрона.

— Не совсем, — продолжал патриций. — Ему было важно, чтобы никто не стал слишком глубоко копаться в делах Антония. Желая избежать этого, он и притворился, будто жертвой должен был стать я. Потом принялся обвинять меня в убийстве его отца, уверяя, будто услышал об обстоятельствах его смерти только накануне, хотя на самом деле знал давно. Никто не мог бы подумать, что это он покушался на мою жизнь, тем более что прежде он всячески выражал мне свою дружбу, вплоть до того, что предлагал в жёны свою сестру.