Книга Лицо отмщения - Владимир Свержин

Анджело Майорано гневно выдохнул, хмурясь и явно желая дать наглецу достойную отповедь.

— Прошу вас, продолжайте, — улыбнулась Никотея, — не слушайте этого болтуна.

— Так вот, — бросая недовольный взгляд на Лиса, вновь заговорил мореход, — жители острова взмолились Господу, дабы он освободил их от злой напасти. И вдруг откуда ни возьмись на остров прилетели аисты. Как известно, птицы эти дорожат своими гнездами не менее, чем люди родными домами. Они не меняют путей своих перелетов и весьма неохотно гнездятся в новых местах. Но Господь всеблаг, он сотворил чудо! И великое множество аистов в один прекрасный день опустилось на остров.

Сами островитяне верят, что то были не простые аисты, а небесные ангелы, принявшие вид белокрылых птиц. Но всякому вольно верить в это или же не верить. Одно можно сказать достоверно — в самое короткое время Божьи посланцы истребили всех змей до единой. С той поры на острове их больше никогда не было. Того же, кто осмеливался убить аиста, горожане кидали в глубокий ров, полный ползучих гадов…

— Стоп, не так быстро, адмирал, шо-то я совсем запутался! — Лис обескураженно замотал головой. — Номер раз: либо твои ангелы схарчили всех змей до единой, либо уж ров с гадами ползучими, давай шо-то одно! Или ты хочешь сказать, шо островитяне так соскучились по аспидным рожам на рассвете, шо начали их завозить из более обжитых гадюками мест?

Номер два: ежели белокрылые аисты в поте клюва истребляли всякую адскую нечисть, кому пришла в голову светлая мысль начать изничтожать их самих?

— На этом острове никогда не убивают аистов! — не выдержав, взорвался Анджело Майорано.

— А, закон типа приняли, шоб страшнее было, — не унимался Сергей. — Опять же ров с этими «кусающими в пяту» чисто для приколу завели!

— Убивать змей — не благое дело, — робко подал голос трясшийся на запятках возка Федюня Кочедыжник.

— О, еще один Гринпис нашелся! — хмыкнул Лис.

— От змей вся мудрость, — оценивая слова менестреля как высшую степень непонятливости, выпалил малец. — Даже от яда их, коли с умом подойти, здоровью польза, а врагам — погибель! А от птиц тех толку чуть.

— Ну, не скажи! Шо ж мне прикажешь к стрелам змеиные хвосты ладить? Опять же, — Лис поглядел на аиста, безмятежно парящего в небе и не подозревающего о вызванном им споре, — аист в семье птица очень даже полезная. Не везде ж мы поспеть-то можем! Хотя порою воробьи мне нравятся больше… Радует еще, шо коровы не летают!

Он хотел что-то добавить, но в этот миг встревоженной степной птицей отозвался кто-то из всадников флангового дозора.

— Ну, шо ж там снова негоразд?

— Опять всадник! — указывая на маячивший вдали курган, произнес Вальдар Камдил.

— Ишь, прицепился! Может, мне его стрелой достать?

— Нет, так не пойдет. Пусть аланы отрежут ему путь к отступлению, а я попробую взять его живьем и порасспросить, с чего бы это вдруг он за нами увязался.

— Тоже дело. А я подстрахую. Хотя погоди, он там, кажись, не один. Точно, раз, два, три, четыре, итого пять голов в броне. Да и гнаться за ними, кажись, не придется. Они, сто пудов, направляются сюда.

* * *

Михаилу Аргиру чертовски хотелось есть. Даже не есть, а жрать, рвать ломтями прожаренное мясо, жадно, по-волчьи вгрызаться в плоть, запивая съеденное горячащим кровь вином. От голода в его глазах стоял сероватый туман, спутник проклятой слабости. Это заставляло ромея скрипеть зубами от невыразимой всепоглощающей злобы, перемалывая в тончайшую пыль висящий в степном воздухе песок. Пару раз он видел неподалеку птиц, задумчиво глядевших на всадника. Они казались вовсе не пугаными. Но стоило ему спешиться, чтобы поднять с земли камень или просто замахнуться, как вожделенный обед спешил вспорхнуть в небо, раздраженным криком выражая крайнюю степень негодования.

Несколько раз Михаил Аргир пытался скрытно подойти к каравану севасты, но днем и ночью его встречала бдительная стража, готовая убить кого угодно, невзирая на богатство и знатность. Он знал это лучше многих. Всего несколько лет назад и ему доводилось посылать тех же аланов висеть на хвосте отступающего половецкого войска.

Подобно матерым псам, ведущим стадо на бойню, они не знали ни страха, ни пощады, а путь их легко было проследить по исклеванным вороньем половецким трупам. Теперь на месте гонимых кочевников был он сам!

«Нет, так не может продолжаться, — твердил он про себя, — на марше мне ее не взять. Скорее я сам полягу здесь от усталости и бескормицы. Какой позор! Нет, так не должно быть. Я должен отомстить. И спасти империю. Если не удается разбить врага на марше, если места его стоянок хорошо защищены, то следует дождаться часа, когда противник сочтет поход законченным и потеряет бдительность. Если Никотея с приспешниками следует в Киев, я тоже приду туда. Возможно, даже раньше. Наверняка раньше».

На губах Михаила Аргира впервые за несколько дней появилась улыбка. Он недобрым словом вспомнил императора Никифора, рекомендовавшего армии не делать летом больших переходов, хлестнул коня нагайкой и погнал скакунов на север, туда, где протекал могучий Борисфен.

Когда наконец вдали показались крутые берега этой великой реки, именуемой также Данпр, или Днепр, Михаил Аргир принялся тщательно осматривать место будущей «охоты». Здесь всегда было много кораблей, одни спускались вниз по течению, чтобы, выйдя в море, дойти до Херсонеса и продать свой товар в его стенах, другие же отправлялись в Константинополь, что было куда опасней, но сулило в случае удачи хороший барыш. Третьи же возвращались из грек в варяги с новым товаром и большой выручкой.

Конечно, идти на веслах против течения, да еще через пороги, было делом не простым и весьма опасным. Но это в свою очередь заставляло хозяев лодий набирать крепких малых в гребцы и стражу, ибо если река была полна одних опасностей, то на берегах путников подстерегали другие.

Вскоре Аргиру удалось найти то, что в последние пару дней казалось ему чем-то вроде путеводной звезды. Небольшая крепостица, или, как называли их ромеи, кастрон, приютившийся на месте удобной корабельной стоянки, возвышалась на прибрежном утесе, обнесенная неглубоким рвом. Со стороны берега она была окружена частоколом из заостренных кверху бревен, над которым возвышалась воротная башня. Стража в воротах опасливо покосилась на сумрачного всадника в дорогой броне, пропыленной одежде и с парой бесценных джинетов, едва волочивших ноги от усталости.

На этих берегах видывали всяческие образчики человеческой породы, но уж больно не вязался потрепанный вид могучего гостя с его очевидным богатством. «Небось патрикий какой беглый, — мелькнуло в голове одного из стражников, на лету словившего брошенную всадником монету. — Ишь ты, по доспеху — ромей, а монета — фряжская».

Михаилу Аргиру не было дела до размышлений стража. Он знал, что находится далеко от земель Херсонесской фемы и здесь готовы принять хоть нарезанный кругляшами чертов хвост, ежели за него можно что-либо выручить.