Книга Ящик Пандоры. Книги 1 - 2 - Элизабет Гейдж

Мой мальчик…

А затем он вырос бы таким большим, гораздо выше, чем она – Лаура ведь была очень маленькой. Он стал бы на голову выше ее, когда ему исполнилось бы восемнадцать или девятнадцать лет. И тогда он обнимал бы ее быстро, крепким объятием по дороге на спортплощадку или на встречу со своими друзьями. И хотя существуют известные различия между юностью и зрелостью, родителями и детьми, неминуемо разъединяющие их – ведь дети стремительно движутся вперед к их собственному будущему и к собственной индивидуальности – любовь Лауры к сыну сделала бы ее достаточно сильной, чтобы позволить ему долгие отлучки. Он чувствовал бы это, и его отношение к ней было бы достаточно очевидным, когда он подтрунивал бы над ее страхами и предосторожностями.

«О, мама»… Он подсмеивался бы над ее волнениями.

Нет, ей не казалось бы, что мир может ополчиться на него в желании нанести ему какой-либо вред. Она представляла, что его улыбка была яркой и уверенной, его глаза сияли, вызывая трепет, волнение, это шло от возрастающей силы и нового жизненного опыта, когда он убегал из дома на улицу, когда его волосы были взъерошены ветром, его тело было голодным, и он мог съесть все – и земляные орехи, и сандвичи с маслом и молоко.

Однажды днем появилась бы девочка. Он шел бы с ней из школы, встретив ее после занятий, и пригласив с собой посмотреть на игру в мяч или просто в парк. Стоя неподалеку и разговаривая, они не заметили бы, что заговорились допоздна:

как она отважилась на это?.. Затем неохотно они пожелали бы друг другу доброй ночи. Для него это было неземным очарованием – быть с ней рядом. Не будучи еще уверенным в себе, со своим рано пробудившимся мужским инстинктом, он был бы достаточно привлекателен для нее.

А потом он начал бы пропадать вечерами, и это понятно, ведь ему необходимо испытать свое сердце, прежде чем серьезно искать ту, которая станет единственной в его жизни.

Но вот однажды появилась бы новая девочка, которую он приведет домой, и Лаура без колебаний поняла бы, что он, ее сын, наконец, выбрал и что это, наконец, была та самая, одна-единственная. Она сразу же увидела бы это по ее глазам. Хорошие, человеческие глаза, глаза, уже приготовившиеся жить с ним, страдать с ним, делить с ним его радости и разочарования. С самого первого раза он поверил бы в тепло ее сверкающих глаз.

И когда он уйдет, оставив мать, она улыбнется. Для нее достаточно будет лишь на мгновенье взглянуть на него, и часть его навсегда останется с ней, так же как часть ее навсегда будет с ним. Она, конечно, будет испытывать чувство грусти, потеряв его, но и гордость за каждую клеточку в его теле, гордость за каждую человеческую мысль в его сознании, даже за его слабости и ошибки. Он был бы ее плотью и кровью, она жила бы для него, он был бы ее сердцем.

* * *

Но нет, так никогда не будет. Все это было прекрасной мечтой, которая никогда не станет явью. Он был убит в ее собственном чреве, она разрушила свою любовь своими же собственными руками.

А ведь это вовсе не было мечтой. Она знала это даже теперь, когда ее фантазия уже агонизировала. Это все было реальностью! Он был в ней, будущий, сам по себе, живой, в ее чреве, реальный, как ее собственная плоть, – и она убила его.

Тянулись длинные месяцы. Одна, в маленьких комнатах, Лаура тысячу раз забрасывала землей эту воображаемую могилу. Изо дня в день она непрестанно подвергала себя медленной пытке, используя недюжинную силу собственного воображения. Она представляла себе своего сына или дочь, сотканных из глубочайших частиц ее самой, собственного ее тела, плоти, из личной индивидуальности, улыбки, смеха, наделяла их полной событиями жизнью, а затем она сама уничтожала это.

Почему-то чаще всего представлялся мальчик. Она пришла к тому, что узнавала его все лучше и лучше. Она знала все его жесты, мельчайшие детали поведения, его тело, его веснушки, рыжеватые пряди в его темных волосах, поддразнивающие огоньки в его глазах, его задумчивость и его восторженность. На ее глазах менялся его возраст, и соответственно изменялся он, а затем она убивала его снова, и снова, и снова, убивала собственное сердце, как недавно убила свое дитя.

Воображение было острым мечом в ее руке, наложенной на себя епитимьей, и вся эта пытка заключалась в том, что она могла видеть всю его жизнь, проходящую перед нею калейдоскопом событий в миллионах красок и цветов во всем их разнообразии, связанных вместе в единое целое. В воображении ей являлся просто сам мальчик и взрослый, каким бы он стал. Порой она видела себя в окружении множества детей, он был среди них, и там были его дети, и дети его детей. Она видела их лица, одно за другим, восхищаясь ими, любя их, а затем, наблюдая за ними, вычеркивала их из жизни единым взмахом собственного ножа.

Но была ли она единственным убийцей в этом мире? Во время войн любой человек, как и она, тоже убивал неисчислимое количество людей, мириады будущих детей, которые были бы гордостью и радостью своих родителей, целые поколения отцов и матерей, которые гордились бы своими детьми, пестовали бы и лелеяли их – так погибали целые будущие расы.

Она же уничтожила целый мир в своем собственном чреве.

Следовательно теперь она может смело причислять себя к силам зла и уничтожения?

Откуда в ней взялись подобные мысли, столь ложные и парадоксальные? Фантастика? Преувеличение? Никоим образом.

Имей она возможность сохранить жизнь своему ребенку, грядущее поколение ее отпрысков ничем принципиальным не отличалась бы от нее. И эта плодовитая раса со всеми их потомками была бы достаточно многочисленна. Народ, в жилах которого течет ее собственная кровь, голосует за свое безграничное и бесконечное будущее.

А она захотела разрушить все это. Неужели ей так и суждено нести гибель всему и всем?

Физическая боль постепенно отступала, но душевная пустота становилась все глубже. К ней вернулся аппетит, но отчаяние заглушало все. Она потеряла в весе. Физическое здоровье подтачивалось полным отсутствием всякой надежды.

Лаура радовалась знакам собственной слабости и ухудшению самочувствия своего молодого тела. Если она так жизнерадостно разрушила все, что в ней было лучшего, то стоило ли медлить с уничтожением останков?

Наконец, в один из солнечных дней мая, она дошла до предела. Она прошла вниз по улице к магазину на углу, чтобы купить немного молока и фруктового джема, когда вдруг почувствовала, что солнце согревает ей спину. Весна была холодной, и это было первое весеннее теплое солнышко. В этот-то миг, когда солнце так приятно согревало ее спину и оживляло в памяти последнее тепло октябрьских дней, которое было в ее предшествующей жизни, Лаура почувствовала, что достигла предела падения.

Она взглянула на календарь у кассы магазина.

– Извините меня, – спросила она, глядя на смутно знакомое лицо кассирши, – вы не знаете, какое сегодня число?

Женщина быстро взглянула на нее, без всякой приветливости и тепла, и повернулась, чтобы посмотреть на календарь.