Книга Гранд-отель "Бездна". Биография Франкфуртской школы - Стюарт Джеффрис

Худшее, однако, было впереди. Когда беженцы добрались до Портбоу и обратились на таможню для оформления документов на пересечение территории Испании, им ответили, что испанское правительство только что закрыло границу для нелегальных беженцев из Франции. В результате перед ними открылась опасная перспектива насильственной депортации во Францию, за которой могли последовать интернирование, перемещение в Германию и смерть в немецком концлагере. Они были помещены под охрану в отеле, где Беньямин в отчаянии написал предсмертную записку, передав ее Хенни Гурланд, тоже беженке. Впоследствии Гурланд рассказывала, что сочла тогда необходимым уничтожить документ, но она восстановила его по памяти: «В ситуации, не оставляющей выхода, мне не остается ничего иного, кроме как покончить со всем. Моя жизнь придет к завершению здесь, в маленькой пиренейской деревушке, где никто не знает меня»{357}. По-видимому, этой же ночью он принял морфий, взятый им с собой из Марселя. Тем не менее в свидетельстве о смерти указано, что ее причиной стало кровоизлияние в мозг. Биографы Беньямина все же полагают, что доктор-испанец был подкуплен другими беженцами, чтобы предотвратить скандал, ведь таковой повышал вероятность их возвращения во Францию. Дата на свидетельстве – 26 сентября. На следующий день границу снова открыли. Если бы Беньямин не принял морфий, то ему бы разрешили свободно пересечь Испанию, а затем отправиться в Америку.

Узнав о смерти Беньямина, воспринятой ими как самоубийство друга, Теодор и Гретель Адорно погрузились в отчаяние. Если бы только, писал Адорно Гершому Шолему, Беньямин мог продержаться еще двенадцать часов, он был бы спасен. «Это совершенно не поддается пониманию – как будто бы он впал в ступор и захотел уничтожить себя, хотя был уже спасен»{358}.

Более смелые версии причин смерти Беньямина поспешили заполнить этот пробел. Согласно одной из них, Беньямин был убит приспешниками Сталина. В «Загадочной смерти Вальтера Беньямина» Стивен Шварц, проживающий в Черногории журналист, пишет, что сталинские агенты действовали на юге Франции и на севере Испании в течение первых лет войны, когда нацистско-советский пакт все еще был в силе. Поэтому две самые могущественные секретные службы Европы тесно сотрудничали. «Несомненно, советская секретная полиция работала в ключевой точке на юге Франции, просеивая волну беженцев в поисках целей для ликвидаций», – пишет Шварц. «Вальтер Беньямин попал в самый водоворот зла. И, хотя его обожатели предпочли проигнорировать это обстоятельство, он, как никто другой, подходил для включения в советский ликвидационный список». Среди других жертв тех, кого Шварц именует «сталинскими killerati», был немецкий коммунист Вилли Мюнценберг. Ранее он шпионил на Сталина, а в Париже стал лидером антифашистского и антисталинистского общества немецких эмигрантов, пока, как и Беньямин, не был вынужден бежать от наступления нацистов. Однако Мюнценберг был арестован и помещен в лагерь для интернированных. Позже он был освобожден, но вскоре его нашли повешенным на дереве недалеко от Гренобля. Как утверждает Шварц, он был убит советским агентом, который сидел вместе с ним в тюрьме под видом социалиста. По мнению Шварца, человек, который много знал о русских дезинформационных операциях, был просто вымаран из истории{359}.

Но почему Беньямин должен был привлечь подобное же внимание со стороны подручных Сталина? Шварц отмечает, что за несколько месяцев до смерти Беньямин написал свои тезисы «О понятии истории» – один из самых проницательных из всех когда-либо сделанных анализов неудач марксизма. Он умер как раз в то время, когда многие бывшие советские симпатизанты избавлялись от своих промосковских иллюзий из-за пакта между Гитлером и Сталиным. В ответ на это сталинские агенты, часто вербовавшиеся из среды социалистических интеллектуалов, совершали убийства. Возможно, Беньямин, сам того не подозревая, встречался с агентами Коминтерна. Шварц пишет: «Беньямин был частью субкультуры, наполненной опасными людьми – было известно, что она не безопасна». В конце 1930-х годов, настаивает Шварц, сталинские агенты в Испании получили задание выслеживать немецкоязычных противников Сталина, чтобы под пытками заставлять их делать ложные признания. «Москва хотела устроить уже за пределами советских границ аналоги печально знаменитых чисток и судебных процессов». Все возможно, но вряд ли Беньямин представлял угрозу для советской коммунистической ортодоксии подобно Льву Троцкому, убитому в изгнании в Мексике за месяц до его смерти. В отличие от других жертв сталинских killerati, Беньямин никогда не был членом коммунистической партии. Не представлял никакой настоящей угрозы для Сталина и его эксцентричный, наполненный теологией и мистикой марксизм (который даже его друг Брехт называл «ужасающим»). Более того, Шварц не предоставляет каких-либо убедительных объяснений насчет того, каким образом подручные Сталина должны были его убить.

Однако если версия убийства выглядит сомнительной, то, как настаивает Шварц, столь же сомнительно выглядит и версия самоубийства. В документах испанского судьи нет никаких свидетельств присутствия наркотиков. Также нет никаких доказательств того, что отчет врача о внутричерепном кровоизлиянии, которое могло усилиться от перенапряжения при переходе через Пиренеи и убить его, – фальшивка. Остается нераскрытой еще одна тайна, окружающая смерть Вальтера Беньямина. Что находилось в черном портфеле и что с ним произошло? По одной из версий, портфель доверили одному из беженцев, а он потерял его в поезде по пути из Барселоны в Мадрид. Но что это была за рукопись? Законченные «Пассажи»? Новый вариант книги о Бодлере? Биографы Беньямина отвергают эти версии, полагая, что состояние его здоровья позволяло ему работать в последний год жизни только урывками и такие громадные литературные задачи были ему не по силам. Или, возможно, это была уточненная версия его последних тезисов «О понятии истории»? И снова его биографы Айленд и Дженнингс сомневаются в этом, полагая, что Беньямин не придал бы такого значения новой версии – разве только в случае, если бы она сильно отличалась от тех ее копий, что он отдал Ханне Арендт в Марселе. Конечно, это едва ли может служить решающим аргументом. Возможно, это была попытка на бегу переделать тезисы, уже пронизанные надеждами на спасительное избавление. Но даже если так, мы, скорее всего, уже никогда не узнаем о содержании этой рукописи.

Вместо этого у нас есть та ее версия, которую Ханна Арендт, оказавшаяся более везучей, чем Беньямин, смогла передать Адорно в Нью-Йорке. Она была опубликована Институтом в 1942 году и оказала электризующее влияние на Адорно и Хоркхаймера, оказавшись созвучной с собственными мыслями Адорно, «прежде всего с идеей истории как непрерывной катастрофы, с критикой прогресса, господства над природой и с отношением к культуре»{360}. Тем не менее следует отметить, что «Тезисы» были восприняты как отрицание постоянного прогресса в истории и, в частности, как весьма замысловатая критика Беньямином его современников, вульгарных марксистских идеологов Второго и Третьего Интернационалов. Они, как полагал Беньямин, пусть и косвенно, но мыслили, что исторический материализм утверждает непрерывный континуум прогрессирующего движения к благодушному разрешению противоречий, к утопии коммунизма. Безусловно, ангел истории, к которому взывает Беньямин в девятом тезисе, есть образ, низвергающий этот грубый исторический материализм. Потому что прошлое для ангела – это не цепь событий, а одна сплошная катастрофа, и задача любого настоящего исторического материализма состоит не в предсказании революционного будущего или коммунистической утопии, а в обращении к страданиям прошлого с надеждой на их искупление.