Книга Гранд-отель "Бездна". Биография Франкфуртской школы - Стюарт Джеффрис

Благополучное прибытие Оскара и Марии в Соединенные Штаты стало утешением для Адорно, учитывая, что положение беженцев из Германии осложнилось после начала Второй мировой войны в сентябре 1939 года. Во Франции, например, немецкоговорящих эмигрантов, проживавших в Париже, согнали на футбольный стадион Ив-дю-Мануар в Коломбе и там интернировали. В числе интернированных был Вальтер Беньямин, который, находясь в весьма стесненных материальных обстоятельствах, жил в ссылке во французской столице после своего побега из Берлина в 1933 году. Он не был в достаточной мере немцем, чтобы жить в Германии (нацисты лишили немецких евреев гражданства), но оказался в достаточной мере немцем, чтобы французы поместили его на три месяца в лагерь для военнопленных в окрестностях Невера в Бургундии. По возвращении в свою квартиру в доме 10 по Рю Домбаль Беньямин написал свою последнюю, как впоследствии выяснилось, работу – «О понятии истории», где есть такие слова: «Традиция угнетенных учит нас, что переживаемое нами “чрезвычайное положение” – не исключение, а правило. Нам необходимо выработать такое понятие истории, которое этому отвечает. Тогда нам станет достаточно ясно, что наша задача – создание действительно чрезвычайного положения; тем самым укрепится и наша позиция в борьбе с фашизмом»{350}.

13 июня 1940 года, за день до вступления немцев в Париж, они с сестрой Дорой, которая только что вышла из лагеря для интернированных, выехали в Лурд, находившийся в неоккупированной немцами части Франции{351}. Беньямин очистил квартиру, где жил, от самых важных своих текстов – в их числе были «Берлинское детство на рубеже веков» в версии 1938 года, одна из редакций «Произведения искусства в эпоху его технической воспроизводимости», а также его собственный экземпляр текста «О понятии истории». Он отдал их на хранение Жоржу Батаю, писателю и сотруднику Национальной библиотеки. То, что осталось, конфисковало гестапо, имевшее ордер на арест Беньямина.

Без сомнения, он был в очень большой опасности. За несколько дней до этого Французская Республика была распущена и в результате последовавшего перемирия между Третьим рейхом и коллаборационистским режимом Виши маршала Петена беженцам из гитлеровской Германии стала грозить опасность обратной депортации. Соединенные Штаты через свои консульства в оставшейся неоккупированной части Франции выделили некоторое количество чрезвычайных виз для спасения политических противников нацистов – той категории беженцев, которым грозила бы опасность в случае их возвращения на родину. Ханна Арендт, немецко-еврейская интеллектуалка и товарищ Беньямина по несчастью, в то время также скрывавшаяся от нацистов и их французских приспешников, позже напишет, что эта категория беженцев никогда не включала в себя «неполитизированную массу еврейства, которая потом и оказалась в наибольшей опасности». Получая эту визу, Беньямин колебался. «Как ему было жить без библиотеки? Как зарабатывать на жизнь без оставшихся в рукописях пространных цитат и выписок?» – писала Арендт. «Кроме того, его совершенно не тянуло в Америку, где ему, как он не раз говорил, скорее всего, не найдут никакого другого применения, кроме как возить по стране, показывая за плату в качестве “последнего европейца”»{352}.

В Лурде, торговом городке у подножия Пиренеев, который стал центром римско-католического паломничества и чудодейственных излечений еще с тех пор, как в 1858 году Бернадетте Субиру там явилась Дева Мария, Дора и Вальтер страдали от своих заболеваний. Дора – от анкилозирующего спондилоартрита и прогрессирующего атеросклероза, а состояние сердца Беньямина ухудшалось из-за высоты и угрозы попасть в руки нацистов. То был вполне оправданный страх – мы теперь понимаем это, оглядываясь назад, – в 1942 году их брат Георг был убит в концентрационном лагере Маутхаузен-Гузен. Главным утешением Вальтера на протяжении этих двух месяцев в Лурде стало чтение «Красного и черного» Стендаля.

Беньямин почти ничего не знал о том, что пытаются предпринять находящиеся в Нью-Йорке франкфуртцы, чтобы помочь ему в безопасности добраться до Америки. Им, в свою очередь, тоже мало что было известно о его точном местонахождении – письма и открытки продолжали приходить в его парижскую квартиру уже после того, как та была разгромлена гестаповцами. Тем не менее они старались что-то придумать для него по ту сторону Атлантики. В какой-то момент благодаря стараниям Хоркхаймера Беньямин в качестве сотрудника Института должен был стать приглашенным профессором Университета Гаваны.

После двух месяцев жизни в Лурде Беньямин узнал, что Институт организовал для него въездную визу в Соединенные Штаты. Он мог получить ее в американском консульстве в Марселе. Туда он и направился, оставив свою сестру в Лурде на произвол судьбы (позже ей пришлось скрываться на ферме, а на следующий год она перебралась в нейтральную Швейцарию). В этих ужасающих обстоятельствах он вернулся в Марсель – город, который он любил так же, как Неаполь или Москву, за его коллективистскую хуцпу и совершенно негерманскую живость. В начале 1930-х годов он опубликовал два воспевающих город очерка: «Марсель»{353} и «Гашиш в Марселе» – бесшабашное и сумасшедшее описание своих прогулок по барам и кафе в «экстазе транса»{354}.

Но Марсель, с которым он встретился в августе 1940 года, оказался совсем другим – битком набитым беженцами, переполненными страхом перед клещами гестапо, так что ощущения его оказались совсем не экстатическими. В американском консульстве ему выдали въездную визу в США и транзитные визы в Испанию и Португалию. Он впал в депрессию, придумывая разные безумные схемы побега из Европы – по одной из них они с другом под видом матросов за взятку должны были попасть на борт грузового корабля, направляющегося на Цейлон.

В середине сентября он и еще двое его знакомых марсельских беженцев решают, поскольку у них нет никаких перспектив легально покинуть Францию, отправиться в сельскую местность на испанской границе, чтобы попытаться пешком перейти через Пиренеи. План заключался в том, чтобы пересечь будто бы нейтральную, но на самом деле фашистскую Испанию, добраться до Лиссабона и отплыть из португальской столицы в США. В Нью-Йорке ожидавшие его прибытия Теодор и Гретель Адорно подыскивали ему жилье. Тем временем его собственные шансы, как и шансы других беженцев добраться хотя бы до Испании, уменьшаются, поскольку вишисты начинают тщательнее контролировать прямую дорогу до Портбоу, их пункта назначения на испанской территории. Итак, 25 сентября небольшая группа беженцев, включая Беньямина, вышла в горы по дальней разбитой тропе. Лиза Фиттко, политическая активистка, входившая в состав группы, переживала, что плохое состояние его сердца сделает этот переход для него рискованным, но Беньямин настоял идти вместе с ними. Во время путешествия он шел по десять минут, делая затем минутную остановку, чтобы отдышаться. Все это время он сжимал в руках черный портфель, в котором, как он сказал Фиттко, «находилась рукопись, более важная, чем я сам»{355}. Но это было не все, что он взял с собой: писатель и его товарищ по несчастью – такой же беженец, Артур Кёстлер, – вспоминал, что Беньямин покинул Марсель, имея при себе запасы морфия, «которыми можно было убить лошадь» (на самом деле Кестлер и сам пытался свести счеты с жизнью при помощи морфия примерно в это же время). Когда одним жарким сентябрьским днем перед ними на горизонте замаячили виды Портбоу, кто-то из их группы заметил, что Беньямин был уже на грани сердечного приступа. «…Мы бросились кто куда на поиски воды, чтобы помочь больному человеку», – вспоминала Карина Бирман{356}.