Книга "Еврейское слово". Колонки - Анатолий Найман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце февраля по одной из новостных программ ТВ показали крохотный сюжет: уличный опрос, приуроченный к 55-летию со дня доклада Хрущева на XX съезде. Дескать, одни считают его фактом положительным, другие отрицательным. Или даже так: одни – полезным, другие – вредным. Среди вторых был крепкий малый в огромной меховой шапке, который сказал, что разоблачение Сталина на́чало процесс расшатывания общественных устоев, крепости власти и государства и в конце концов привело к 1990-м годам. Когда в стране (это он проговорил с напором) погибло от пьянства, нищеты, бандитских разборок больше народа, чем при Сталине… Его слова не вызвали у меня возмущения. Я считаю, что чем больше неправды будет выброшено в мир, тем скорее и полнее наступит этого мира крах. Речь превратится в нелепость, договориться ни о чем будет невозможно, разумное общение прекратится, цивилизация волей-неволей вынуждена будет искать экстренные меры по спасению. Например, не нести околесицу.
Не хочу притворяться, что человек в шапке не произвел на меня никакого впечатления. Это был законченный тип истребителя. Ему было абсолютно все равно, миллионы мертвы или тысячи, тысячи или кто-то один. Главное, чтобы не он. Пока он крепкий и пока таких крепких много, больше вероятности, что он уцелеет. Можно, однако, предположить, что следом придут новые крепыши и его прекрасная ушанка достанется кому-нибудь из них. Что этому нет конца, сомнений не возникает.
Телевизионная картинка наложилась у меня на впечатление от недавно прочитанной книги Рене Жирара «Козел отпущения» в превосходном переводе Григория Дашевского (Изд-во Ивана Лимбаха, СПб, 2010). Передать ее «содержание» нельзя, настолько каждая ее фраза точна и настолько она вся цельная и сконцентрированная на главной мысли. Это мысль о цивилизации, в которой мы живем, – выстроенной и направляемой культурным механизмом под названием «козел отпущения». Не ритуальный из Книги Левит, а в том разговорном значении, какое эти слова приобрели за тысячелетия и употребляются сейчас. В значении невинной жертвы.
Многовековая наша вселенная стоит на том, что общество должно заниматься поиском козла отпущения, объяснением его вины, обвинением и коллективным насилием над ним – как правило, убийством, иногда изгнанием. После чего наступает период сокрытия или фальсификации подлинных причин происшедшего. История переписывается так, чтобы жертва выглядела не беспричинно замученной, а как нарушившая обычаи или правила общества. Нарушение, объясняют переписчики – члены общества, защищающие его мундир, привело к беспорядку, к кризису (чуме, засухе, порабощению), исправить которые естественнее всего уничтожением первопричины. Виновника. Ни в коем случае не называемого козлом отпущения. Виновника. Периоды подтасовок первых описаний могут быть короче и длиннее, до нескольких веков, пока они не перейдут в разряд канонических. Тут наступает время аналитиков и интерпретаторов, доказывающих, что научно обосновать наличие козла отпущения в этом тексте невозможно.
Большого ума, чтобы понять, почему так происходит, не требуется. И переписчики, и интерпретаторы принадлежат к обществам, ничем не отличающимся от того, которое произвело насилие. Эти люди получают выгоды от его обеления, так как тем самым обеляется и их собственное. Делая полезное для родного общества, они получают преимущества членства. Или, наоборот, набор неприятностей вплоть до гонений, если станут развенчивать общепринятый подход к давней истории, давнему мифу. Это бросит тень на современность. Вся конструкция цивилизации, внушающей, что она – лучший из миров и как таковой не имеет и никогда не имел ничего общего с идеей козла отпущения, может дать трещину.
Но, хотя меры предосторожности, чтобы этого не случилось, принимаются чрезвычайные, многомощные, остроумнейшие, угроза обличения остается а) постоянной, б) готовой осуществиться в любую минуту. Потому что насилие и козлы отпущения – это наша повседневность во все эпохи при всех режимах.
Жирар приводит французскую поэму XIV века о чумной эпидемии, вызванной отравлением евреями питьевой воды. Все они были уничтожены. Таких историй множество, не обязательно о евреях. Я когда-то переводил старофранцузский роман в стихах, в нем главный герой, язычник, став королем, для наведения порядка в стране (хотя объяснял, что из любви к невесте) крестился сам и приказал вассалам. «Свершилось: кто искал предлога / Крещенья избежать и в Бога / Не верил, тех Флуар рассечь / Велел, снять кожу с них и сжечь». Примеры разнообразны и бесконечны. Охота на ведьм. Суд Линча. Эдип. Врачи – всех веков и народов, кремлевские в частности. Преследуемые инвалиды – наши послевоенные в частности… К историям насилия, как правило, прилипают имена жертв. Но излагаются они насильниками. И всеми, кто берет их сторону – хотя бы тем, что не протестует.
Вторая половина книги Жирара посвящена евангельской истории казни Иисуса. Сразу отмечу: в его изложении нет и тени разбирательств, кто в ней виноват. Сущность Евангелий не в рассказе. Поскольку у людей есть такой дар, как язык, они все время что-то рассказывают и описывают. Словами можно добиться многого, но отнюдь не всего. Не главного. Главного можно добиться неотменимостью поступка, если этот поступок самопожертвование. Тогда становится важно, что поступивший говорил. Сущность Евангелий, в опровержении системы насильственных отношений, которые от начала легли в основание мира. Которые не занимаются ничем другим, кроме как обеспечением своего торжества. Которые сделались не просто господствующим, а единственным мировоззрением. Стараниями двух непримиримо враждебных сторон, христиан и евреев, евангелия были сведены исключительно к историям, точнее к одной. Она открыла новый этап насилия – против евреев. Потому что из историй – все равно, из принятия их или отрицания – можно вывести любые умозаключения, прямо противоположные в том числе. Текст – это слова, а как повернуть слова, чтобы из опровержения насилия вышло насилие, в этом человеческий род преуспел на славу… Да, насилие, говорит он, но ведь это справедливое насилие. Как будто хоть одно из них когда-либо было названо несправедливым.
Несправедливость огромна, как тайга, как звездное небо, – справедливость крохотна, как букашка, светлячок. В августе 1968 года в Чехословакию вошла армада танков – протестовать на Красную площадь вышли 7 человек. Герои всегда считанные, и каждый раз изумляешься, когда можно досчитать хотя бы до одного. В прошлом номере газеты наша колонка была посвящена книге «Козел отпущения», ее автор Жирар – эта самая единица. Он сражается ни больше ни меньше как с нашей цивилизацией, с основами общественного уклада, со всеми, кто их принимает, культивирует, кто скрепляет их собою. Со всеми нами. Один из самых известных современных философов, он известен именно как единица, одиночка.
Издательство «Логос» выпустило книжку «Путеводитель переговорщика (майор Измайлов, verbatim)». Вербатим значит «дословно». У Вячеслава Измайлова, военного обозревателя «Новой газеты», на рубеже 2009–2010 гг. взяли серию интервью, они сошлись в целое, в захватывающий рассказ. Измайлов рассказывает, вот уж безыскусно, не художественно. Интонации речи отчетливы, кажется даже, что слышен голос. В то же время это книга, с сюжетом, композицией, с десятками ярких персонажей. Автор и есть ее главный герой, но главный герой гораздо больше, чем автор, авторство для него – одно из проявлений, отнюдь не первое. Хотя рассказчик он талантливый.
