Книга Мистика русского православия - Роман Багдасаров

СИМВОЛИКА ПУШКИНСКИХ СКАЗОК

С легитимацией православия, начавшейся в 1988 году, резко увеличилось число попыток объявить Пушкина христианским, и даже сугубо «православным» поэтом. На самом деле классик, будучи сыном своего века, воплощал в своих произведениях как христианские установки, так и идеи европейского Просвещения, имеющие отношение к христианству такое же, какое имеет лунный свет к солнечному. Если же говорить о православии, то оно повлияло прежде всего на сказки Александра Сергеевича. Последние — редкий случай состоявшейся синергии между индивидуальным творчеством и мистической традицией целого народа.

Изучая построение сказок Пушкина, убеждаешься, что их сюжеты и символика действительно восходят к «старине глубокой», однако не эта преемственность делает их притягательными для читателей XIX–XX веков. Интуитивно сопрягая мифы подчас далёких друг от друга культур и сплавляя характеры персонажей, поэт словно по волшебству оживляет их. Повествование стремительно раскручивается, а неизменное назидание («добрым молодцам урок») приобретает магическую внушительность. Творчество очищает традицию от наслоений истории, дабы сопереживая героям, мы в какой-то миг неожиданно постигли красоту законов вечности.

Непосредственным источником сюжетов для поэта служила обширная библиотека, сказки, слышанные от няни Арины Родионовны (к коим он возвращался всю жизнь), народный лубок. Но Пушкин не занимался исследованиями, его волновало не столько содержание сказок, сколько интонация, — то, чего нельзя усвоить, оставаясь пассивным слушателем или, тем более, читателем. Однажды соседи,

Прижизненный портрет А.С. Пушкина работы И.-Е. Вивьена де Шатобриан. Миниатюра. 1826. ГМИИ

граничившие с поместьем Михайловское, были шокированы, узрев Пушкина в простой красной рубахе, сидящим на церковной паперти и поющим «Стих об Алексее, человеке Божьем» вместе со слепцами-нищими.

В России и других славянских странах странствующие рапсоды образовывали сообщества. Со времён Древней Руси наиболее разветвлённой сетью были калики перехожие. По одной версии, их самоназвание происходит от греческого каХогхуерод (добрый старец),

276 _

часто оставлявшегося книжниками без перевода, в форме «калогер», «калугер»; по другой — от «калиг», ритуальной обуви паломников. В Валахии и Италии calicu, calugo называли нищих, в тюркском kalyk — народ, людей. Вполне вероятно, что с хранителями эпоса каликами как-то связано и название города Калуги (ср. также ц. — слав. халуга — изгородь). Неподалёку от Калуги основоположник отечественной фольклористики Пётр Киреевский получил благословение старца Макария Оптинского собирать и изучать народные песни. Не будем дразнить строгую учёность мистикой и назовём это странным совпадением, хотя в начале XX столетия другой старец из Оптиной, о. Варсонофий, обращал особое внимание учеников на этимологию топонима «Калуга».

Тем, кто совершил пешее путешествие к святыням Царьграда и Иерусалима, также давалось прозвище Калика. Пилигрим получал от Бога «великое прощение» за все предыдущие грехи. Исполнявшиеся паломниками песни были платой за ночлег, который в пути им давали христиане. Репертуар и содержание песен обновлялись духовными авторитетами каждой эпохи. Судя по всему, серьёзный вклад в русское песенное творчество внёс в середине XIV века архиепископ Новгорода Василий Калика (с. 52–53). Известно внимание, проявлявшееся владыкой к церковному искусству и символике. Видимо, он был верховным покровителем паломников и песенников-сказителей. Какие-то духовные стихи, вероятно, создавались при непосредственном участии святителя Василия.

В XX веке духовный стих превращается в «поток мелеющий и высыхающий» (по выражению Серафимы Никитиной). Он сохранился благодаря староверческой среде, где, после исчезновения бродячих певцов-профессионалов, стихи исполнялись уже всеми, кто мог и хотел.

…Пушкин настолько приобщился к братству калик, что передавая Киреевскому 40 песен, записанных им на Псковщине, добавил: «Там есть одна моя, угадайте». Так и не обнаружив подлога, Киреевский решил, что поэт разыграл его. На самом деле Александр Сергеевич не пытался под делывать национальную традицию: он овладел её ключом, доказательством чего служит факт, что именно он в итоге стал олице- 277

творением русской поэзии. Живое дыхание народной речи сильнее всего ощущается в сказках Пушкина — волшебном театре мысли.

Ранняя поэма «Руслан и Людмила» — единственное художественное сочинение прошлого столетия, в котором использованы мотивы русской сказки о Еруслане Лазаревиче. Повесть о Еруслане впервые записали в 1640-е годы, до того передавали изустно. Она восходит к иранским эпическим сказаниям о Рустеме, широко разошедшимся в период вхождения Руси в состав Золотой Орды. Восточная легенда слилась со своеземными былинами, а Рустем был наделён чертами русского витязя. В XVIII веке повесть разделяется на два варианта. Один тяготеет к рыцарскому роману и завершается творениями Михаила Чулкова («Похождения Славурона») и Василия Левшина («Рассказ о приключениях богатыря Сидона»). Другой переходит в богатырский сказ и в формате лубочных картинок становится любимым чтением у простого народа.

Ведущим мотивом поведения Еруслана является поиск идеальной пары. «Есть ли на сем свете тебя краше, а меня храбрее?» — допытывается Еруслан у встреченных царевен и, заслышав о более пригожей девице, без колебания расстаётся с прежней. Сражаясь с лучшими воинами, богатырь и себя подвергает суровой проверке: достоин ли он столь прекрасной невесты? Пушкин несколько смещает в поэме смысловой центр: Руслан быстро находит суженую, но Людмилу похищают, и он воссоединяется с ней лишь в финале, когда их любовь преодолела всяческие испытания. Ближе к источнику другие эпизоды: встреча с богатырской головой, присвоение соперниками Руслановой победы, добывание чудодейственного эликсира (в поэме — живой и мёртвой воды; в повести — желчи Вольного царя).

Сказочный цикл 1830–1834 годов — целостное произведение. Взаимообогащение народных и литературных образов не просто достигает высочайшей интенсивности в отечественной культуре, а меняет её качество. «Воздвигается огромное здание чисто русской поэзии, — отзывался о цикле Николай Гоголь. — Страшные граниты положены в фундамент».

«Сказка о попе и работнике его Балде» по ритму напоминает скомороший речитатив и опирается на жанр бытовой сказки. Хотя в 278 _

фольклоре несправедливость и ложь жестоко наказываются, Пушкин смягчает это правило: жалко и вспотевшего бесёнка, и получившего роковой щелчок старика попа. То же и в «Сказке о царе Салтане», когда встретившиеся после разлуки отец и сын прощают на радостях злых сестёр.