Книга Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало - Карина Тихонова

— В конце концов, как можно быть довольным жизнью, имел такую работу? — задала Валька риторический вопрос и вдруг получила ответ.

— Очень даже можно. Непыльная работенка, и неплохо оплачивается. А что касается стыда, то сейчас большая часть населения живет по принципу, что стыд не кислота, глаза не выест. Но он не из этих людей. Понимаешь, мне кажется, что для него эта работа своего рода плевок в чье-то лицо. Или своеобразная форма морального шантажа.

— Зачем?

— Тоже не знаю. Говорю тебе, я очень опасаюсь всей этой непредсказуемости. И в первую очередь потому, что она каким-то краем касается тебя.

— И бабушки.

— Да, и Евдокии Михайловны, — согласился Арсен.

— Кстати, ты был прав. У него имеется высшее образование, — сказала Валька, вспомнив их разговор.

— Да? Не сомневаюсь. А какое?

— Бесполезное, — ответила Валька. — За которое денег не платят.

— Это он сказал?

— Дословно.

— Я же говорил, скорей всего, он — гуманитарий…

— Блока цитировал. И Булгакова.

Арсен мрачно кивнул.

— А еще он активно почитывает труды по философии, — сказал он после небольшой паузы. — Причем интересует его прикладная часть предмета. Так сказать, философия морали и этики.

— Да-а? — поразилась Валька. — Фантастика!

Арсен не отрывал глаз от дороги. Тени и свет ночного города переливались на лобовом стекле машины.

— Жалко парня, — сказал он вдруг. — Столько ему добра природа отвесила… И все это сгниет без употребления. Жаль.

Валька задумалась. Саморазрушение, самоубийство… Жуть какая. Интересно, почему разные народы так по-разному относятся к самоубийству? Вот, например, японцы очень даже уважают самоубийц. И в Индии был такой распространенный ритуал самосожжения. О древних и говорить нечего: для них было самое обычное дело приносить себя в жертву своему богу. Например, Дидона. Взяла, глупая, и добровольно взошла на костер. Извращенка, а не царица.

— Арсен, как ты думаешь, почему христианство запрещает самоубийство? — спросила она.

— Валь, я же не теолог. Наверное, есть какое-то официальное объяснение.

— А ты как считаешь? Имеет человек право сознательно лишить себя жизни?

— Нет, — сразу ответил Арсен.

— Почему? — удивилась Валька. — Это же его жизнь! Его выбор!

— Ничего подобного. Наша жизнь связана с судьбами множества других встреченных и не встреченных пока людей. И, лишая себя жизни, человек перечеркивает не только свою судьбу, но и судьбы других людей, которых должен был повстречать на своем пути. Убивая себя, он других лишает предначертанной им судьбы, понимаешь? Уничтожает их жизнь. Не физически, конечно, но иногда неизвестно, что страшней… Поэтому в данном случае это не только его дело и не только его выбор. Получается, что самоубийца решает за других, хотя не имеет на это никакого права.

— А если он должен был стать для кого-то самым страшным наказанием в жизни?

— А если ее смыслом?

— Но он же этого не знает! Никто не знает, кроме господа бога!

— Вот именно, — ответил Арсен. Валька споткнулась на полуслове и не сразу осознала, что он имеет в виду.

Все в жизни взаимосвязано, вот что он хотел сказать. Человеческие судьбы плетут гигантский кармический ковер, рисунок которого виден только богу. И, выдергивая из ковра свою нить, человек наносит удар по Жизни. Потому что ослабляет ее прочность. Потому, что вместе с одной нитью рвутся другие, вольно или невольно связанные с ней.

Это неправильно.

Получается, что нет одной, отдельно взятой человеческой жизни. Есть сплетение множества судеб в единое целое, которое называется Жизнью. И, чтобы не разрушить его, человек не имеет права выдернуть даже одну-единственную нить из нескольких миллиардов.

Свою собственную нить, уж не говоря о других.

И никакой демократии.

Валька не успела понять, нравится или не нравится ей этот только что открытый постулат. Потому что Арсен наклонил голову, высматривая в окне номер дома, и неуверенно сказал:

— Кажется, приехали…

Валька прилипла носом к оконному стеклу.

— Олимпийская деревня? — спросила она удивленно.

— Она самая.

Они остановились возле высотного одноподъездного дома. Впереди светился огромный стеклянный вестибюль.

— Как ты думаешь, консьержка здесь есть? — спросила Валька.

— Сейчас все узнаем, — ответил Арсен и выпрыгнул наружу.

Они закрыли машину и двинулись к непривычно широкому подъезду с огромным навесным козырьком над входом. Строились дома в Олимпийской деревне по весьма средним с точки зрения западного человека стандартам. Но для советских людей, не приученных к самым элементарным нормам комфорта, они стали символом недоступной процветающей жизни. После закрытия Олимпиады квартиры в новых домах распределялись среди элитной публики: известных актеров, певцов, журналистов, дипломатических работников… Вполне возможно, что какой-то мизерный процент жилья кинули и очередникам, что называется, для отчетности. Среди них могли оказаться и родители Андрея.

Вблизи подъезд выглядел не столь внушительно. Старая деревянная дверь с неработающим кодовым замком выглядела незащищенной, как пенсионерка. Одно огромное стекло справа от входа оказалось разбитым и угрюмо щерилось на них острыми кольями зубцов, торчавших из проржавевшей рамы.

— Как все запущено, — сказала Валька, озираясь.

— И консьержки, наверняка, здесь не водятся, — пробормотал Арсен себе под нос.

И оказался прав.

Огромный вестибюль поражал зрителей разве что остатками прежней роскоши. Прямо перед ними тускло отражало свет огромное пыльное зеркало, каким-то чудом уцелевшее на прежнем месте. Частично раскрошенный мозаичный пол под ногами все еще сохранял память об узорах, выложенных разноцветными кусочками кафеля. И только лифт вносил диссонансную ноту в это напоминание о былом великолепии. Лифт был новый, аккуратный, с яркими, вмонтированными в потолок светильниками и светлыми, пока не исписанными стенами.

— Какой этаж? — спросила Валька, на которую заброшенный вид некогда великолепного дома подействовал угнетающе.

— Восьмой.

Они поднялись на восьмой этаж, вышли на лестничную клетку и огляделись в поисках нужной двери.

Квартир на этаже было всего три. Нужная им дверь пряталась в самом темном углу, в закутке с выкрученной лампочкой.

Арсен зашарил по стене, пытаясь нащупать кнопку звонка.

— Постучи, — посоветовала Валька.

И он деликатно стукнул костяшками пальцев в холодную железную окантовку дверного косяка.