Книга Савва Морозов - Анна Федорец

Начиная с 1891 года В. И. Немирович-Данченко преподавал драматическое искусство в Музыкально-драматическом училище Московского филармонического общества (ныне ГИТИС). Как и Станиславский, Владимир Иванович полагал, что мечта об обновлении сцены неосуществима без нового актера, способного передавать стиль и мысли новой драмы.

По свидетельству Станиславского, «в 1898 году выпускался исключительный по подбору и качеству выпуск Филармонического училища. Из него легко было составить маленькую труппу».[319] В него входили И. М. Москвин, О. Л. Книппер-Чехова, В. Э. Мейерхольд и другие актеры, осваивавшие мастерство под руководством Немировича-Данченко. Это подтолкнуло педагога к решительным действиям. Тем более его уже давно беспокоила мысль, что «школа без театра — явление бесполезное и не стбит ею заниматься… Воспитанники должны расти при театре, в нем должны получать первую сценическую практику».[320] В итоге именно Немирович-Данченко стал инициатором «восемнадцатичасовой беседы».

Владимир Иванович также оставил воспоминания, которые вышли в свет в 1928 году под названием «Рождение театра». В отношении Морозова его воспоминания менее объективны, нежели мемуары Станиславского. Дело в том, что Владимир Иванович на протяжении длительного времени находился в ссоре с Морозовым, часто не понимал или не желал понять мотивов его действий. То ли сказалась разница в социальном происхождении, то ли дело было в несовместимости двух одинаково самолюбивых характеров. Обиды, которые ему вольно или невольно причинял Морозов, режиссер помнил на протяжении многих лет. Еще большим пристрастием по отношению к Савве Тимофеевичу отличаются письма Владимира Ивановича разным лицам. Особенное влияние его взгляды оказывали на его любимую ученицу О. Л. Книппер-Чехову и ее мужа А. П. Чехова, поэтому те нередко оценивали действия Морозова с предвзятостью. Будучи литератором, Немирович-Данченко создал весьма интересный портрет купца, но всё же относиться к его оценкам деятельности Морозова следует с большой осторожностью.

K. C. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко были очень разными — как по происхождению, так и по характеру — людьми. По свидетельству современников, К. С. Станиславского любили, считали душой и совестью коллектива. Немировича-Данченко уважали за организаторский талант и причастность к миру серьезной литературы. Несмотря на эту разницу, они с одинаковым упорством стремились к общей цели. Оба с детства буквально бредили театром. У обоих за плечами имелся большой опыт преподавания актерского мастерства. Наконец, что немаловажно, у обоих была собственная группа талантливых учеников. В ходе знаменитой июньской беседы двух театральных деятелей было решено объединить две группы артистов. Таким образом, составилось ядро труппы будущего театра; на подготовку к открытию отводился один год.

По словам Станиславского, в этот день были раз и навсегда распределены функции между ними как соучредителями дела. Помимо общего руководства каждый из них исполнял еще ряд обязанностей. Режиссерскую роль они разделили между собой, в то же время Станиславский являлся актером, а Немирович-Данченко решал вопросы репертуара. «Зашел вопрос о литературе, и я сразу почувствовал превосходство Владимира Ивановича над собой, охотно подчинился его авторитету, записав в протокол заседания, что признаю за моим будущим сотоварищем по театру Вл. И. Немировичем-Данченко полное право veto во всех вопросах литературного характера. Зато в области актерской, режиссерской, постановочной я не оказался таким уступчивым… Владимиру Ивановичу пришлось согласиться на право моего режиссерского и художественно-постановочного veto. В протокол было записано: «Литературное veto принадлежит Немировичу-Данченко, художественное — Станиславскому». В течение последующих лет мы крепко держались этого пункта условия. Стоило одному из нас произнести магическое слово veto, спор на полуслове обрывался без права его возобновления, и вся ответственность падала на того, кто наложил свой запрет… В вопросах организации я охотно и легко уступил первенство своему новому товарищу, так как административный талант Владимира Ивановича был слишком для меня очевиден. В деловых вопросах театра я ограничивался совещательной ролью».

Во время первой деловой беседы Немирович-Данченко и Станиславский совместно выработали основные принципы строительства театра. Едва ли не главным из них являлась «общедоступность»,[321] то есть установление таких цен, при которых театр могли бы посещать представители всех слоев общества, в том числе беднейших. «Мы хотели, чтобы наш театр был общедоступным, чтобы наша основная аудитория состояла из интеллигенции среднего достатка и студенчества. И не так, как это делается обыкновенно, т. е. дешево продаются плохие места, — нет: мы давали дешевые места рядом с самыми дорогими».[322] И Станиславский, и Немирович-Данченко горели желанием реформировать театр, избавить его от шаблонных форм и подчинить чисто художественным задачам. Идея была хороша. Однако на ее осуществление отчаянно не хватало средств.

Константин Сергеевич Станиславский, один из директоров фабрики «Алексеевы и Кº», «был человек со средствами, но не богач. Его капитал был в «деле»… он получал дивиденд и директорское жалованье, что позволяло ему жить хорошо, но не давало права тратить много на «прихоти». Был у него и отдельный капитал, но отложенный для детей, он не смел его трогать… В наше теперешнее предприятие он собирался внести пай примерно в десять тысяч», — сообщал в воспоминаниях В. И. Немирович-Данченко. У самого Владимира Ивановича нужных средств не было. «Кардинальнейший вопрос нашего дела — денежный — висел в воздухе».[323] Начался поиск меценатов. К. С. Станиславский, «отлично зная психологию московского купечества»,[324] решить создать Товарищество Художественного театра по образцу акционерного общества. То есть возможные убытки падали не на одно лицо, а распределялись между акционерами, будучи пропорциональны вложенному ими капиталу.

Однако даже несмотря на этот удачный ход, богатые люди не спешили давать деньги на сомнительное дело. «Пайщики набирались с большим трудом, так как новому делу не пророчили успеха». Это совсем не удивительно. С тех пор как в 1880-х годах император Александр III разрешил создание частных театров, они стали появляться как грибы после дождя. Многие из них «лопались как пузыри. И сложилось убеждение, что к редкому предприятию так подходит название «всепожирающий Молох», как к театральному. Богатые солидные люди это отлично знали и сторонились театральных фантазеров».