Книга Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка - Оксана Киянская

Но вряд ли Сергей Муравьев стал бы мистифицировать своих соратников только из-за Константиновского лозунга. Обстоятельства командировки Александра Мозалевского в Киев свидетельствуют: в письме, скорее всего, содержались адреса тех людей, с которыми Муравьев – чтобы выполнить «южную» часть плана Трубецкого – должен был связаться в Киеве. И именно поэтому эмиссар от восставших не мог быть послан в город до приезда Ипполита.

* * *

Позже, уже после подавления восстания, в одном из «оправдательных» рапортов командир 4-го пехотного корпуса князь Щербатов будет утверждать: «Первое словесное донесение о возмущении в Василькове получено мною от киевского губернатора 31-го числа пополудни, в два часа». Но утверждение это вряд ли соответствует действительности: источники опровергают генерала.

31 декабря 1825 года киевский гражданский губернатор Иван Ковалев получил сразу два сообщения о событиях 29–30 декабря: рапорт на собственное имя от городничего города Василькова и рапорт на имя губернского прокурора от васильковского поветового стряпчего. Конверт, адресованный прокурору Василию Каменскому, Ковалев не имел права вскрывать, но, очевидно, любопытство взяло верх – и Каменский, вместе с разорванным пакетом, получил уверения губернатора, «что пакет сей распечатал он невзначай вместе со своим».

Содержание обоих пакетов губернатор «в ту же минуту довел… до сведения командира 4-го пехотного корпуса г. генерал-адъютанта князя Щербатова».

И на первом, и на втором из этих сообщений стоит помета о том, что они получены в Киеве в три часа дня. И Иван Ковалев никак не мог сообщить их содержание Щербатову за час до того, как прочел их сам.

Конечно, разница между этими цифрами невелика – и ее можно объяснить простой забывчивостью генерала. Однако существует еще одно свидетельство, опровергающее оба предыдущих – свидетельство гвардии капитана Василия Сотникова, «могилевского шпиона», присланного в Киев после смерти генерала Эртеля.

31 декабря Сотников сообщает по экстренной эстафете в Могилев о том, что рапорты о случившемся были получены в Киеве в три часа ночи.

Скорее всего, в данном случае следует верить именно свидетельству Сотникова. И Ковалев, и тем более Щербатов были заинтересованы в том, чтобы снять с себя тяжелые подозрения в сочувствии мятежникам. Задача же Сотникова – грамотного разведчика – состояла в том, чтобы как можно точнее рассказать армейскому командованию обо всем происходившем в Киеве. И ни при каких условиях он не стал бы сообщать о Щербатове заведомо ложные сведения, которые к тому же легко было опровергнуть.

Кроме того, сам Сотников получил сведения о содержании пакетов в начале 4-го часа дня. При этом, как следует из донесения «могилевского шпиона», он узнал о них отнюдь не из первых рук: слух о восстании уже начал распространяться в городе. Нужно было довольно много времени, чтобы сверхсекретная информация стала достоянием гласности, а значит, пакеты эти вряд ли могли достигнуть канцелярии губернатора в три и даже в два часа дня.

Время, которое проставлено на первых рапортах о событиях в Василькове, явно не соответствует времени действительного получения этих сообщений в Киеве. Точно так же и князь Щербатов говорит неправду, указывая на «два часа пополудни».

По-видимому, корпусный командир сознательно отложил на 12 часов официальное «принятие мер». Но даже тогда, когда он был вынужден эти меры принять, они оказались весьма и весьма своеобразными.

Согласно документам штаба армии в Киеве, ближайшем к Василькову крупном центре сосредоточения войск, в момент начала восстания несли караул три пехотных батальона: два – Курского полка, и один – Муромского. 31 декабря батальон Муромского полка был сменен батальоном Низовского пехотного полка. «Муромский батальон» вышел из города и – в ожидании дальнейших распоряжений – расположился недалеко от города, в местечке Бровары.

Кроме того, в городе находилось много постоянных военных команд: внутренний гарнизонный батальон, жандармы, инвалидная рота, три роты артиллерийского гарнизона, военная команда инженерного ведомства, артиллерийский парк[415].

И ни один солдат из этого внушительного войска не принял участия в разгроме южного восстания. Черниговцев разбили войска, собранные генералом Ротом, командиром соседнего 3-го корпуса со штабом в Житомире.

Рот боялся Муравьева и его солдат, боялся, что к мятежу присоединятся другие полки 3-го корпуса. 1 января 1826 года он просил Щербатова: «Не угодно ли Вам будет приказать двум баталионам 7-й пехотной дивизии, из коих один должен сего же числа вступить в караул, а другой смениться, дать направление на м[естечко] Брусилов».

Но Щербатову было «не угодно» участвовать в подавлении мятежа. Повеление «двум баталионам» выступить против Муравьева он не отдал[416].

* * *

Командировка Мозалевского в Киев – одна из самых не проясненных на сегодняшний день страниц восстания на юге. Мозалевский показывал, что Сергей Муравьев-Апостол, приказав ему надеть партикулярное платье и предупредив об осторожности, «вручил три катехизиса, запечатанные в конверт, но не надписанные, приказав, чтобы по приезде в Киев по распечатании отдать их отправившимся со мною трем рядовым и одному унтер-офицеру в шинелях, у которых сам же Муравьев отпорол погоны, с тем, чтобы они раздали те катехизисы состоящим в Киеве солдатам, также дал мне письмо Курского пехотного полка к майору Крупникову и велел сказать ему, чтобы шел с баталионом в Брусилов на сборное место»[417].

Но в Курском пехотном полку не оказалось ни «майора Крупеникова», ни «майора Крупникова», о котором прапорщик тоже наводил справки. В Киеве служил только поручик Крупеников, связаться с которым заговорщики не успели. Время было упущено: городские власти объявили тревогу и отдали приказ задерживать всех подозрительных лиц. Прапорщик попытался скрыться, но – очевидно, от усталости – потерял бдительность и на выезде из города был арестован.

Однако писарь Курского полка, сообщивший Мозалевскому о том, что в полку служит именно поручик Крупеников, говорил правду. Свидетельство его легко проверяется по «Высочайшим приказам о чинах военных» – главному источнику информации о русском офицерском корпусе XIX веке. Человек именно с такой фамилией и в таком чине действительно служил в 1820-е годы в полку, и этот факт бесспорен.

Совершенно очевидно поэтому, что «Крупников» – ошибка Мозалевского, плохо расслышавшего или не сумевшего запомнить сказанного ему.

Двадцатилетний прапорщик был одной из самых светлых личностей южного восстания. Не состоя в тайном обществе, он играл важную роль в событиях и оказался благородным и лично преданным Муравьеву человеком; за участие в восстании он был приговорен военным судом к вечной каторге. Но, к сожалению, память часто подводила Мозалевского – это видно, например, из тех глав «Записок» Ивана Горбачевского, которые мемуарист составлял с его слов. В этих главах Крупеников уже «дорастает» до подполковника.