Книга Балтийцы (сборник) - Леонид Павлов

В боевой рубке, забившись в углы дивана, упираясь руками и ногами, чтобы не вылететь из своих гнезд, сидели молча два офицера. Командир и лейтенант-штурман. Ими все было сделано, больше от них в настоящий момент ничего не зависело.

– Сегодня праздник Морского корпуса, Николай Рудольфович (Н.Р. Гутан. – Авт.), 6-ое ноября, – внезапно вспоминает лейтенант.

– Да… – тянет командир, – хороший праздничек у нас, поздравляю…

– Уже кончился парад, гусь съеден, скоро бал… – мечтает вслух лейтенант.

– Вспомни еще, какое вино ты пил и с кем танцевал. Лучше молчи, пожалуйста, – ворчал командир.

– Почему не помечтать, – не сдается собеседник, но замолкает.

Потом встает и выбирается из рубки. Осторожно, перебежками, улавливая удобный момент при стремительных размахах падающего и подымающегося миноносца, пробирается на корму в офицерское помещение. Тошнотворный, спертый воздух кружит голову. Люди страдают морской болезнью. По полу, в коридоре и в кают-компании, гуляет от борта до борта огромная лужа воды. Лежат на диванах, просто на палубе, забились в кресла. По кают-компании носится сошедший с ума чей-то самовар. Медный, красный, пузатый, подбоченившись своими ручками, он, как пьяный мужик, выплясывает дикий камаринский. На полу, обняв ножку стола, чтобы не бросало при качке, лежит девушка. Страдает, не обращает внимание на то, что она лежит на мокром, что ей холодно. И только тогда, когда сумасшедший самовар налетает на нее, бьет по тонким оголенным ногам, она приподнимает голову и со слезами шепчет:

– Господи, Господи… да что же это такое…

За другую ножку стола держится молодой кавалерийский офицер. И ему плохо.

– Снимите шпоры, – говорит ему лейтенант. – Вы можете поранить других и сами пострадать.

– Он только шпор и боится, – цедит сквозь зубы корнет.

– Кто он?

– Да самовар. Вот так целый день, подлец, и носится.

Лейтенант машет рукой и пробирается к себе в каюту. На койке, закрыв лицо платком, стонет женщина.

– Она умирает, – шепчет уцепившийся за койку пожилой генерал. – Жена моя умирает.

Лейтенант успокаивает, что это лишь приступ морской болезни, обещает прислать фельдшера. Идет в соседнюю каюту.

Закинув руки за голову, на койке лежит его друг.

– Как наверху? – спрашивает.

– Без перемен.

– Есть отверг на сигнал?

– Пока нет.

– Глупое положение.

– Глупее трудно придумать.

Замолчали, прислушиваясь к доносящемуся снаружи реву бури, к стонам бьющегося в бессильном отчаянии корабля. Иллюминаторы временами погружались все глубже и глубже в темно-зеленую муть, потом опять вырывались к свету, бледно-серому, жалкому свету. Тоскливое безделье, тоскливое ожидание.

– Я пойду, – прервал молчание лейтенант. – Там командир один.

– Подожди. Как ты думаешь, наши уже в Константинополе?

– Ну конечно. Из Севастополя все ушли еще 1-го ноября.

– Да, так должно быть, но вот томит какое-то беспокойство. Я просил жену, Тоню, не уезжать к сестре в Симферополь и не брать с собой Олю. Эвакуацию можно было ожидать каждый день. А вдруг не послушались, застряли…

– Лучше встань и обойди корабль. Откуда-то вода прибывает внутрь. А мрачные мысли гони прочь, Тоня и Оля не дети.

Но когда вышел из каюты, почувствовал смутное беспокойство. Все может быть. На палубе страшный порыв ветра захватил дыхание. Разбившаяся о борт волна залила брызгами лицо, глаза – холодной соленой водой. Цепляясь ногами за ускользающую палубу и руками за протянутый штормовой леер, начал пробираться на мостик.

Ночь спускалась над бушующим Черным морем. Ночь 6 ноября 1920 года.

Уже несколько дней, как красная лавина залила Крым. В Севастополе шел пир сатаны. Днем, уставшие от резни, грабежа и насилий, палачи спали. Город тревожно замирал. Ночью шли аресты, пытки, убийства. Красный завоеватель Лейба Бронштейн (Троцкий) отдал белый Крым на растерзание венгерскому проходимцу, коммунисту Бела Куну. Напрасна была молитва в те дни. Равнодушное небо не давало ответ на предсмертный вопрос: «За что?»

В тот день, когда «Дерзкий» покинул Керчь, в Севастополь вошли, пробираясь боковыми улицами, две молодых женщины. Две сестры. Те, о которых так много думали на мятущемся посередине Черного моря миноносце. Не веря в возможность скорого оставления Крыма, они поехали к сестре в Симферополь. Волна внезапного вступления захватила их и понесла обратно к Севастополю. Уже под самым городом, они, изнемогая от усталости, заночевали на хуторе у знакомых. Утром через хутор уже лились потоки красных войск и шли обозы. Их спрятали, переодели и через несколько дней провели в Севастополь. Была ненастная погода, и никто не обратил внимания на закутанных в платки двух хуторянок. Дома встретили старики родители с застывшим ужасом на растерянных лицах. Кругом мертвящая тишина. «Уходите, вас уже искали, придут, опять придут»…

Уходить уже некуда, да и нет больше сил…

Под крышей была маленькая комната и небольшой балкончик. Дом стоял на горе. Как две маленькие потерянных птички, прижались сестры друг к другу на этом балкончике. Будто ничего не изменилось кругом. Перед ними расстилалось море, лежала Константиновская батарея, виден был берег Бельбека. Широко раскинулась северная сторона, большой рейд, дальше, далеко холмы, бугры, балки, бухточки. Близко внизу прижалась Южная бухта, Метеорологическая станция, Павловский мысок, Морской госпиталь, магазины Севастопольского порта, за Южной бухтой – «Корабелка». Все свое, родное и теперь страшное, чужое, несущее муки и горе. На широких рейдах ни пятнышка. Даже ялики не бороздят мертвую гладь между южной и северной сторонами. Все ушли корабли, все. А с ними ушли и они – радость, жизнь, надежды…

– Что нам делать, Тоня? – жмется девушка к старшей сестре.

– Не знаю родная. Надо ждать, нам некуда идти, наши вернутся, они не могут покинуть нас, Бог милостив…

Прошел короткий день, спустились сумерки, наступила ночь 6 ноября, и в двери замершего в страхе дома постучали властно, резко и грубо. Пришли…

* * *

На помощь «Дерзкому» из Босфора вышли легкие французские суда типа «авизо». Встретив в море сильнейший шторм, не выдержали и повернули обратно. Русский мощный ледокол «Илья Муромец» пробился к терпящему бедствие миноносцу, но не мог подойти к нему и взять на буксир. Выворачиваясь на волнах, показывая свое красное днище, ледокол скрылся в направлении Босфора. И только тогда, когда подошел большой пароход «Доланд» под командой лихого моряка (Я. Подгорный), после долгого и осторожного маневра через полубак «Дерзкого» перелетел спасительный тонкий бросательный конец. Не будучи в состоянии работать стоя на страшной качке, лежа на стальной, мокрой и скользкой палубе, сдирая до крови кожу на руках, команда с большим трудом медленно выбирала тросы. Мучительно долгим казалось время, пока наконец прочный буксир не связал два корабля. Осторожно, малым ходом развернулся «Доланд», и когда взметнувшийся «Дерзкий» не упал уже беспомощно на борт, а, радостно вздрогнув, тронулся вперед, на нем поняли, что карта смерти на сей раз бита.