Книга Венецианский бархат - Мишель Ловрик

Итак, мы отплываем от берега на лодке. Иногда мы заходим в каналы, и во время прилива волна поднимает нас так высоко, что нам приходится распластываться на дне суденышка, чтобы проплыть под мостами. Мы цепляемся за подбрюшье моста руками, и холодный камень иногда царапает мой вздувшийся живот.

Чаще всего мы отправляемся к островам, где живут монахи и монахини, этот странный народ, что предпочел уединиться от всего мира ради общения с одним лишь Господом. Хотя уединение это оказывается весьма относительным, как иногда случается с теми, кто пустился во все тяжкие и окончательно сбился с пути истинного. Именно здесь, как говорят, в этих самых водах и плавают новорожденные дети, утопленные монахинями по ночам, словно Господь презрительно фыркает и отворачивается, не желая ничего знать, как и мужчины, зачавшие этих бедных малюток с монахинями или шлюхами.

А когда дети кончают жизнь таким вот образом, то скажите мне, пожалуйста, какая разница, кто был матерью – проститутка или монахиня?

До сих пор мне не доводилось собственными глазами видеть ни одного трупика, но я много раз слышала подобные рассказы от тех, кто был лично знаком с очевидцами. Такие истории звучат на рынке все чаще, и я начинаю думать, что дыма без огня не бывает. Говорят, что эти малютки чуть ли не рождаются в море и оттого наполовину являются рыбами. Говорят, что у них на шее есть крошечные жабры, а на спине растут маленькие плавники. А у некоторых имеются даже хвосты. Они невесомо парят в воде, словно летают, шевеля бело-розовыми крыльями, как у птиц; и глаза у них синие, а не карие, потому что они – дети моря. Иногда какой-нибудь рыбак приносит на Риальто такого русалочьего ребенка, и весь город замирает в ужасе, а потом проходит много времени, прежде чем мы вновь начинаем нервно перешептываться. Но, по большей части, рыбаки оставляют их там, где находят, и никому не рассказывают об этом. Мы не хотим, чтобы нам напоминали о них самих и об их судьбе.

Сестра Бруно Джентилия – монахиня в Сант-Анджело, но, как мне говорили, она чиста и непорочна. Сама я с нею не встречалась. Бруно, похоже, стесняется ее, хотя и любит. (Бедный Бруно, он так исхудал! Когда он приходит к нам в гости, я пытаюсь хоть немножко откормить его и ставлю перед ним тарелки со всякими деликатесами. «Прогони морщинки со своего живота!» – говорю я ему, и он заливается краской. По его поведению я понимаю, что эта женщина, с которой он связался, начисто лишена чувства юмора, по крайней мере в том, что касается него, потому что в последнее время он стал просто ужасно серьезным.) И, хотя мы для него – как семья, Бруно ни разу не предложил нам познакомиться со своей сестрой, и она остается жить в уединении, повенчанная с Господом, и никогда не познает радости любви или материнства. Бедная девочка. Кроме того, я слыхала, что она совсем не красива, так что в Венеции, где красота значит все, она бы не жила, а существовала, да и то наполовину.

Но какой же разной может быть жизнь!

Своего ребенка я вынашиваю, словно хорошую шутку.

Меня никогда не тошнит, я ем все, что захочу, разве что в два раза больше прежнего. Меня все время переполняет радость, потому что я знаю: у меня родится мальчик. Я знаю, что уже совсем скоро мой муж почувствует, что у него опять есть родственник мужского пола и что Иоганн вернулся к нему в образе нашего малыша. Я знаю, что наш ребенок будет хорошим мальчиком, как знаю и то, что, когда он вырастет, станет достойным мужчиной.

Нося его в себе, я повадилась ходить на рынок, чтобы купить нам подходящего кота. Однажды я вернулась домой вместе с серым в полоску зверем – с розовым носиком, зелеными глазами и маленьким отвисшим брюшком. Но, самое главное, на лбу у него красуется буква «М», как у всех полосатых кошек, которых Дева Мария выбрала для того, чтобы они баюкали младенца Иисуса в колыбели. Жена рыбака, которая продала мне его, уверяла, что он отлично помогал ей ухаживать за детьми.

Теперь, когда уже стало поздно думать об этом, мне вдруг стало страшно рожать сына от мужчины с Севера. Я – всего лишь маленькая венецианка с пухлыми бедрами, но кости у меня хрупкие, как у птички. А он – высокий огромный мужчина с крепкими длинными костями. А что, если я умру, родив крупного, чудовищного малыша, который разорвет меня пополам?

Меня преследует и еще один страх: я боюсь быть матерью. Я не готова потерять себя, чтобы стать чьей-то матерью. Я боюсь, что во время родов моя душа переселится в ребенка, а я перестану существовать.

Глава третья

…Здравствуй, дева, чей нос отнюдь не носик, Некрасива нога, глаза не черны, Не изящна рука, не сухи губы, Да и говор нимало не изыскан… И в провинции ты слывешь прекрасной? И тебя с моей Лесбией равняют? О, не смыслящий век! О, век не тонкий!

Проклятье детских трупиков долгие годы омрачало берега Венеции. Нередко рыбаки находили в сетях вместе с уловом и разложившиеся детские тельца; особенно часто это случалось в водах, окружавших Сант-Анджело ди Конторта.

Через несколько месяцев после встречи с Рабино Симеоном Джентилию Угуччионе вызвали в покойницкую монастыря. Там ее нетерпеливо поджидала одинокая монахиня с неестественно светлыми волосами, тощая, как уличная кошка.

– Я слышала, ты умеешь шить, – резко бросила она.

– Да, немного.

– Ты сможешь сшить что-нибудь наподобие вот этого? – И монахиня приподняла крошечный саван, обтрепавшийся по краям. – Это для него, – добавила она, кивая на маленького ребенка с пустыми небесно-голубыми глазенками, похожими на прибрежную гальку, который лежал на одной из плит.

– Д‑думаю, д‑да, – заикаясь, пробормотала Джентилия.

– Вот и прекрасно, – сказала монахиня. – Надеюсь, ты будешь шить быстро. Нам их нужно много.

Вот так Джентилия стала похоронной швеей в Сант-Анджело ди Конторта. Ее долгие дни теперь до предела были заполнены усердной работой. Светловолосая монахиня оказалась права: трупиков было много.

Со временем она стала вести себя с Джентилией уже не так резко и грубо. По прошествии шести недель она, похоже, поняла, что на молчание девушки можно положиться, или же, что тоже не исключено, узнала о том, что у Джентилии нет подруг, с которыми она могла бы посплетничать.

Мертвецов было так много, что временами светловолосая монахиня сама бралась за иглу, ругаясь на чем свет стоит, когда ей случалось уколоться. Чтобы скрасить скуку, она рассказывала Джентилии историю каждого ребенка, а если не знала ее, то выдумывала сама.

Некоторые из детишек, по ее словам, умерли естественной смертью. Другие же, судя по досужим россказням, были умерщвлены ведьмами, которые забирали их маленькие души, просто возложив на них руки. Минутного прикосновения пальцев ведьмы оказывалось достаточно, чтобы здоровый ребенок заболевал неизлечимой болезнью и вскорости умирал.

– Его пожрала ведьма, – скорбели матери, глядя, как уходят от них малыши. Иногда они приносили своих детей в монастырь для благословения, хотя спасти их все равно не удавалось.