Книга Братья - Юрий Градинаров

– Машина! Малый вперед! Лево руля!

Захлопали, будто крыльями утки-хлопунцы, плицы. Колесо медленно набирало обороты. Справа по борту вахтенный делал замеры и успокоительно кивал капитану. Колесо взбаламутило ил, и клубы грязной воды закрутились у правого борта.

– Не дай бог на мель сесть! – встревожился капитан. – Вахтенный! Смотри в оба!

Пароход, обогнув мель, на полной воде ощутил себя легче. По течению пошел быстрее, выровняв баржи на буксире.

– Средний ход! – скомандовал капитан.

Залопотало чаще колесо, заторопился дым из трубы. Двигатель перелопачивал енисейскую воду. Капитан навел подзорную трубу на правый берег:

– Вон, тунгусы аргишат к заливу! – сказал он Петру Михайловичу – Видимость отличная, можно людей пересчитать. Смотрите!

– Это долгане с Норильских озер. Аргишат на охоту. Пожалуй, они рановато в этих местах. Почему торопятся? – рассуждал вслух купец, глядя в окуляр. – Неужели лед поздно сошел с Норильских озер? А может, порыбачить хотят в заливе?

Он помнил, что князец Матвей подрядился доставить Лопатину провизию в Крестовское к Ильину дню.

«Ильин день двадцатого июля. Сегодня семнадцатое. Если это аргиш, то все равно к оговоренному сроку не успевает, – прикинул Сотников. – Стало быть, Лопатин уже волнуется о провизии. Надо будет по приходе в Дудинское выяснить, когда ушел к заливу князец».

Левый берег наволочный, дальше и дальше уходил на юго-запад. Теперь пароход шел вдоль правого против течения. Натужно пыхтел паровик. Далеко на горизонте Толстоносовский мыс, казалось, слился с Мининскими островами и висел над водой, будто мираж.

– А все-таки красивые здесь места, Петр Михайлович! – восхитился капитан Бахметьев. – Хожу по Енисею не один десяток лет, начинал с парусников. А северную, особую красоту, ни с чем ни сравнишь. Есть тут что-то строгое и совершенное. Ничего добавлять не надо. Ни ландшафта, ни тайги, ни облаков. Все к месту, умеренно, но самодостаточно. Никаких излишеств. Как на картинах гениальных художников.

– Что бы вы ни говорили, Николай Григорьевич, а я как-то не замечал ее. Приелась, что ли? Не различает мой глаз ничьей красоты, кроме женской. Считаю, женщина – венец природы. От нее исходят лучики красоты на природу, а потом на мужиков.

– Нет! Я замечаю необычное. Глаз замечает, ум воспринимает. А вообще, красота индивидуальна, личностна. Не все, что для меня красиво, может восхищать вас. А отсюда: красота требует не обсуждения, а восприятия и поглощения.

Петр Михайлович вспомнил Екатерину. Не Авдотью Васильевну а Екатерину Даниловну Прикрыл веки и увидел ее как бы перед собой. Но ни обнять, ни дотянуться! А душа страдает и в отлучке, и дома. Авдотья Васильевна тоже пригожа собой, тоже домовита, любящая его и дочь Елизавету. Обвенчан он с Авдотьей Васильевной! Богом скреплен брак, а к сердцу Петра Михайловича даже Бог не доступен! Открыто оно только для Екатерины! Она давно там обитает и аргишит с Петром Михайловичем не только по таймырской тундре, но и по Енисейской, Томской губерниям. Аргишит на оленях, на собаках, на лодках, на пароходах, на извозчиках, пешком. Днюет и ночует с Петром Михайловичем в чумах и балках, в избах и трактирах. Не дает ему покоя! Да и он сам его не желает! Лучше любовь в сердце, пусть и греховная, думает он, чем святая пустота.

В Толстом Носе пароход появился к вечеру. Кто был на станке, пришли к ряжевому причалу. По делу или просто поглазеть. Смотритель хлебозапасного магазина Илья Андреевич Прутовых поднялся на пароход и пожал руки капитану Бахметьеву, Сотникову и Сидельникову:

– Что-то вы на денек опоздали. Мы вчера ждали. Сегодня основная часть людей на рыбалке, а в станке остались подсобники, дети да старики. Бочки с рыбой будут сдавать Матвей Васильевич Теткин и Алексей Анисимович Росляков. И у меня шесть бочек осетра. Солили твоей солью, Петр Михайлович, по методу Бойлинга. Рассол получился отменный.

Он поднял большой палец.

– Вели, Алексей Митрофанович, Гавриле – пусть мостит настил. Сейчас будем бочки вкатывать. А еще, Петр Михайлович, есть песцовая рухлядь в лабазе. Кое-кто из охотников почистил заначки и сдал по весне в обмен на муку. Пока люди готовятся к погрузке, пойдемте, магазин поглядите. Ты ведь, Петр Михайлович, главный пристав затундринских магазинов!

Подошли к добротному, построенному из судового леса, лабазу с зарешеченными окнами, двумя дверями. Крыша двускатная, не задерживает ни снег, ни воду. Илья Андреевич открыл решетчатую на железных крючьях дверь:

– Проходите, смотрите мое торговое место.

В помещении одно отделение, из которого выведен соляной лаз для подачи соли. У стены весы с коромыслом без стрел. Тут же на прилавке набор гирь от двухпудовых до однофунтовых. В углу, у окна, на полке лежат шнуровые книги по хлебной, по соляной, по пороховой операциям, по расходу и приходу свинца.

Петр Михайлович полистал:

– Молодец, Илья Андреевич! Книги ведешь по закону. Каждый пуд хлеба или каждый фунт пороха, выданный людям, записываешь точно и аккуратно.

– А что делать! Без учета – нет торга! При передаче дел другому смотрителю легче и быстрее смогу подбить бабки по приходу и расходу товаров, выверку сделать по должникам и по недостачам, – ответил Прутовых. – А то тяжба начнется. Пока до Туруханска сходит, потом вернется. Пока ее рассмотрят такие приставы, как ты, то три-четыре года пройдет. А моих детей пора в школу отдавать. Поэтому только пришлют замену – за месяц все передам.

В сухом лабазе, куда зашли после магазина, аккуратно сложены мешки с мукой, завезенные первым рейсом. Рядом штабель с мукой в чуть потемневших кулях.

– Это остатки прошлогоднего завоза. Неприкосновенный запас. Он почти сохранился, так как завезенного в том году хлеба хватило до нынешней воды, – пояснил Илья Андреевич. – Заберут по первому льду Афанасий Кокшаров и Сурьманча, Савелий Соколо да крестьяне из зимовий: Турков, Бычов, Ивельских, Тюрепин, Орлов и Панов. А свежую муку развезем в январе будущего года после Рождества Христова, – рассказывал Прутовых. Он закрыл лабаз, ключ спрятал за голенище бродней.

– А теперь к храму Божьему! Жаль, умирает он без священника и прихода. Помнишь, Петр Михайлович, эта церковь построена в 1842 году на месте сгоревшей десятью годами раньше. Как видишь, без колокольни. Церковной утвари почти нет. Священник нужен не разъездной, постоянный. На станке шесть дворов, не считая изб и землянок. Народу, почитай, живет пятьдесят две души, а церковь пустует. Ежели всех посчитать до самой Гольчихи, кто нуждается в Божьем благословлении, то нужен не только святой отец, но и псаломщик. Епархия деньги складывает, а штат на наш храм не дает. Нехристей по тундре разводим. Это ж грех! Передайте отцу Даниилу, я крайне возмущен таким отношением к верующим.

– Ладно, Илья Андреевич, не горячись. Найти деньги для священника дело не простое. Ему избу надо рубить. Тоже деньги. Утварь церковную купить еще деньги. А Енисейская епархия, вновь созданная, своих пока не имеет. Синод же особо не жалует крепкого архиерея Никодима. Так что пока церковь будет пустовать. А отца Даниила я отправлю лодкой по правобережью до самого Толстого Носа, хотя сейчас в разгаре рыбалка, а не Святки. Все на тонях. Кому молебен служить? Давай мы лучше отправим его в ноябре на оленях. Ему месяца хватит, чтобы пройти от Ананьево до вашего станка. Я встречусь с отцом Даниилом и договоримся, когда удобней добраться до своей паствы. Илья Андреевич, попытаюсь помочь, но сие от меня не зависит. Есть духовная власть, я – светская! Понял? У меня голова болит, как обеспечить тундровиков необходимым, а уж Божьим словом – как получится. Ты знаешь, мы с Киприяном в 1855 году построили и сдали под Божью службу деревянную церковь, вместо рушившейся кирпичной. Часть кирпича пустили на печи дудинцев, сезонников, а вторую – оставили для медеплавильной печи.