Книга Братья - Юрий Градинаров

Гаврила дневал и ночевал на барже, сам себе куховарил и угощал редко появлявшихся Сотникова с Сидельниковым. В короткие часы отдыха ходил на лодке в артель Семена, пособлял артельщикам, судачил о морских походах, а иногда подгадывал прямо к рыбацкому ужину, где можно было пропустить полкружки водки. В широкополой шляпе с накомарником, с блестящими от дегтя руками, в высоких броднях он сливался с рыбаками и походил на заправского артельщика. Три путины он провел с ними, особенно со старшинами. И табачок делил, и невод тащил, и уху хлебал, и водочку пригублял. Но бражничанья не было. Два-три здоровых глотка продрогшим телам, для бодрости и аппетита, не возбранялись. Но и то, старались делать скрытно: побаивались приказчика Сидельникова. А чтобы сивушный запах не витал над песками, закусывали луком и малосолом. Кого же начинало покачивать то ли от водки, то ли с устатку, того взбадривали ведром енисейской воды и на ужине обходили «сяркой». Гаврила молча садился в лодку и уходил на баржу.

Когда же июньский и июльский улов оказался на баржах, шкипер со своим напарником по второй барже младшим шкипером Яковом выдраили палубы, почистили и проветрили трюмы, проверили буксирные канаты, кормовые рули, постирали нательное и постельное белье, загрузили плавник для железных печек и, простившись с артельщиками, ушли в Толстый Нос.

*

На Енисее штормило. Пятнадцативерстная переправа покрылась черными волнами с белыми пузырчатыми гребешками. Высокий правый берег реки потемнел, покрылся тенью плывущих с севера сизых облаков и в подзорную трубу казался хмурым и неприветливым. Не выходя из протоки, капитан Бахметьев скомандовал:

– Малый ход! Право руля! Идем в бухточку на отстой!

Вахтенный на носу судна длинным шестом раз за разом, слева и справа по борту, замерял глубину, чтобы не посадить судно на мель. До берега оставалось саженей тридцать. Вахтенный дал знак капитану, скрестив перед грудью руки.

Из рупора вылетело:

– Стоп машина! Отдать якоря!

Заскрипели по желобкам якорные цепи, плюхнулись в воду массивные якоря. Часть команды, свободная от вахты, вышла на палубу и с интересом наблюдала из протоки разгулявшийся Енисей. Петр Михайлович с Сидельниковым на палубе огорченно вздыхали о предстоящей потере времени.

– Ох, и надоели за три недели протоки! Глаза б мои не смотрели, – выругался Сотников. – Думал завтра быть в Толстом Носе.

– Протоки надо любить, Петр Михайлович! Мы за три недели такой вам доход сделали, что годового стоит! А время ушло в дело! Видишь, как бочечки с рыбкой на баржах красуются! На них и ушли три недели. А сиверко спохватился ненадолго! Думаю, к ночи утихнет, и пойдем. Взгляни на небо! Везде ясно, кроме северной части. Значит, погода не к шторму!

– Дай-то Бог! – ответил Сотников. – Может, и угомонится Енисей-батюшка.

Снова трубно заговорил капитан:

– Эй, на баржах! Отдать кормовые!

Гаврила с Яковом бросили якоря на дно неглубокой бухты. Жиже стал дым пароходной трубы. Кочегары экономили дрова, поддерживая огонь в топке и температуру в котле.

Матросы достали удочки и от безделья ловили сорогу. Комар с мошкой стаями гуляли над судном, докучали матросам, десятками падали в воду, прихлопнутые ладонями, и сразу попадали снующим у бортов сорогам. В бухте, закрытой с севера невысокими буграми, штиль. И ни Сотникову, ни Сидельникову, ни капитану Бахметьеву не верилось, что там, в пяти – семи верстах отсюда, гуляет шторм и их грузобуксирный пароход не в силах пересечь раздраженную ветром ширь воды.

– Часа б на три раньше вышли, то проскочили! – сетовал капитан. – Думаю, сиверко ненадолго. Машину держим на подкормке. Ветер развернется – и двинемся.

– Ладно, что Бог ни делает – к лучшему! – сказал Сотников. – Наверстаем время на стоянке в Толстом Носе и в Дудинском. Когда же построят непотопляемые пароходы, которые не боялись бы штормов?

– К сожалению, не будет такого. Никогда, Петр Михайлович! Как бы ни прогрессировала наука. Все имеет свой конец. Нет ничего бессмертного, кроме Бога. В том числе и пароходы. Уже сейчас ставят на океанских судах резервные двигатели. Но и они не спасают от гибели в шторма. Природные стихии сильней человека, потому что идут от Создателя. Вот и у нас стоит шестидесятисильный двигатель. Какая-либо поломка котла или движка может запросто привести к аварии. А был бы еще резервный. Перевел рычаг – и пошли, пока основной на ремонте.

– А мы Енисей не можем в шторм перейти. Боимся! Парусники ходили без страха, – улыбнулся Сидельников.

– Не страх нас держит, а ответственность и трезвая оценка сложившейся ситуации. На баржах дорогой груз, и за доставку отвечаю я. Сам принимаю решение. И я обязан сохранить судно, баржи, груз и людей, – несколько обиделся Бахметьев. – Меня, Алексей Митрофанович, страхом не возьмешь! Трусы не становятся матросами.

Потом, уже миролюбиво, добавил:

– Пойдемте в каюту чайку попьем, время за картами скоротаем. Вахтенный! Чайку в каюту и свечи!

Ветер с Енисея загонял в протоку волну, катил ее по стрежню мимо притихшей бухты. Мягкая зыбь лишь покачивала засыпающее судно и две плоскодонные баржи.

К утру Енисей поутих. Сиверко переходил в шелоник. Во время смены ветров наступило долгожданное затишье. Загудела топка, выбрасывая из трубы серовато-коричневый дым. Дали протяжный свисток, подняв команду для отхода. Проснулись и на баржах. Вышли, потягиваясь, шкиперы, осмотрели по бортам баржи, зачерпнули по ведру прохладной воды, умылись и у рубок ждали команды капитана. Но пароходная суета оттягивала отход. Гаврила разжег печь, снял конфорку и поставил чугунок с водой на огонь. Снял с веревки выстиранную робу, аккуратно сложил. Потом разделал свежего костеря, бултыхавшегося в бочонке вместе с тремя осетрами, которых дал ему на дорогу старшина Семен.

– А малосол передашь моей жене в Верхне-Имбатске, – протянул он деревянное ведро осетрины. – Ведро на обратном пути вернешь. Передай ей, все артельщики живы и здоровы. Она бойкая, всему станку расскажет.

Гаврила бросил в чугун три куска и голову костеря, а остаток рыбы подготовил к вялению: мякоть распластал до кожи, слегка посолил, сунул в каждую дольку по зубку чеснока. И повесил вялить на рубку. Солнце сушило рыбу, выдавливая своими лучами желтый осетровый жир. Он каплями капал на палубу, оставляя пятна. Шкипер подставил небольшую миску для сбора стекающего жира.

– Эй, на барже! – раздался голос капитана. – Поднять кормовые!

Гаврила медленно крутил лебедку. Якорная цепь натужно скрипела, подтягиваясь к борту, наматывалась, проскальзывая цепными звеньями, скрежетала, будто каторжные кандалы. Баржи, принявшие на борта якоря, натянули швартовы, и их течением вынесло к середине протоки. Гаврила ударил в палубный колокол, дав знать, что баржи готовы к буксировке.

– На судне! Поднять якоря! – пронеслась над протокой.

Якоря, тайменем наполовину высунувшись из воды, заходили ходуном, разбрызгивая воду. Потом чуть пошли вверх и зависли, блестя на солнце водой, и вскоре прижались к бортам. Судно потянуло к баржам.