Книга Дэлл - Вероника Мелан

Чужие вещи, чужая жизнь, чужая компания. Нечестно присвоенное кольцо на пальце.

Захотелось разрыдаться. И к черту тушь, к черту потеки, к черту их всех… почему мне вообще должно быть дело до тех, кто остался за спиной, в теплых комнатах?

Полноценно разрыдаться я не успела, успела только всхлипнуть, а потом быстро утереть скатившуюся слезинку со щеки кулаком — на балкон кто-то вышел.

Я обернулась — девушка. Русоволосая, с большими красивыми глазами, в идеально сидящем по фигуре костюме, на высоких каблуках. До того я видела ее лишь издали, вероятно, хозяйка дома. Подошла, остановилась рядом, протянула руку.

Я протянула свою. Она пожала ее — теплая ладонь, ласковое, странно успокаивающее прикосновение.

— Бернарда.

— Меган.

На ее пальце я заметила кольцо со странным вращающимся символом в центре — эдакая видоизменяющаяся спираль бесконечности. Завораживающе-красиво. Значит, это действительно она, избранница самого Начальника, которого я так и не успела увидеть. Слишком быстро убежала прочь…

Не знаю, о чем обычно говорят незнакомые люди: о погоде, делятся впечатлениями о празднике, поддерживают вежливую беседу ни о чем?

Мне не хотелось пустословия. Бернарде, видимо, тоже. И потому мы молчали, глядя на далекий ночной город, слушали звон бокалов, чей-то громкий бас, вещающий бесконечные тосты, и смотрели на звезды. Вместе. Странно, но именно вместе.

Когда я осознала этот факт молчаливого единения, то бросила короткий осторожный взгляд на стоящую рядом девушку — откуда возникло это неосязаемое щемящее чувство? Невидимой поддержки, дружбы, ласкового касания? Неужели тишина на двоих может быть такой уютной? И почему тоска, до этого грызшая душу, вдруг притупилась, отступила, оставила после себя лишь отголосок прошлой боли?

Странно все это. Странно. Но думать не хотелось. Хотелось просто молчать, вдыхать наполненный свежестью ночной воздух, ощущать щекочущие лоб волосы, слушать звуки застывшего пространства. Особняк и все происходящее в нем отступило на задний план, остался лишь тихий вечер, балкон, стоящая рядом Бернарда и звездное небо над головой.

Когда мир успел видоизмениться? Почему вдруг стал добрым и почти родным. Откуда взялось ощущение игривого любящего щенка, лижущего твою щеку теплым языком — щекотно и хочется смеяться… Как нежно, тихо и хорошо. Как здорово и как просто, оказывается, жить…

— Видишь, ты не чужая, — вдруг раздался мягкий голос со стороны. — В этом мире невозможно быть чужим. Ты ведь чувствуешь… Ты это знаешь.

И я заплакала. Вот так просто, хватило двух слов.

Слезы сами потекли по щекам, а я не стала их сдерживать. Смотрела вдаль, сквозь ветерок, сквозь воздух.

— Мир любит тебя… Очень любит.

Голос что-то будил, тревожил и успокаивал одновременно, касался глубокого и сокровенного, проникал сквозь давние заслоны.

Уходи грусть, уходи тяжесть; грудь начало сводить судорогой. Плачь, девочка, плачь…

— …и он всегда отзывается. Ты только погладь, только протяни руку… всегда отзовется. Здесь не бывает чужих.

Хотелось рыдать в голос. Что-то тяжелое и темное выворачивалось наизнанку и уходило. Словно вросший в землю корнями растений камень медленно отсоединялся от поверхности, чтобы скатиться вниз, чтобы избавить душу от опухоли.

— Любовь вокруг тебя, Меган. И любовь в тебе. Она всегда поможет тебе в трудные моменты. Ты все сможешь.

И я зарыдала. В первый раз легко и свободно зарыдала. Позволила себе, что-то отпустила. Вот так, оказывается, бывает: незнакомый человек выходит на балкон и находит нужные слова. И ты веришь ему, просто веришь. Я плакала и плакала, и вместе со слезами уходило накопленное горе, невысказанные слова, обиды, тяжесть. Бернарда будто прощала меня, а вместе с ней я прощала себя. Прощала за слабость, за ошибки, за неумение сделать правильно, за скопившуюся тоску и усталость, за все, что когда-то было сделано не так.

— Все будет хорошо, Меган. Раньше или позже, так или иначе… Я знаю, что будет.

Уткнувшись носом в пиджак, я промочила слезами ее плечо, а теплые руки, что теперь поглаживали мою спину, дарили странное успокоение и тишину, стабильность и покой. Дарили веру.

Казалось, прошла вечность, прежде чем я выплакала ту боль, что накопилась внутри за последние недели, и перестала всхлипывать.

— Прости… я запачкала твою одежду…

— Какая ерунда…

— И как теперь идти назад? В таком виде?

Ее глаза улыбались.

— Сейчас пойдем в ванную, у меня там куча косметики. Ты будешь еще красивее, чем прежде.

Теперь улыбалась и я, а в душе плескалась благодарность за тот миг спокойствия, что оказался так неожиданно и так вовремя мне подарен.

— Спасибо тебе. Спасибо…

— Не стоит. — На короткий миг Бернарда вновь сделалась серьезной. Спокойной и мудрой, как оракул. — Нам всем встречаются препятствия, и иногда кажется, что у нас нет сил их обойти, но силы есть, Меган. Всегда есть. Иногда ты делаешь шаги в темноте — сложно, да, но продолжай верить и продолжай идти вперед. Дорога ждет твоего движения, и она поможет тебе.

Я так и не смогла облечь в слова ту волну признательности, что накрыла меня, но этот короткий разговор на балконе что-то изменил внутри, помог вернуть утраченную силу и вновь поверить. Просто поверить. Вот так… казалось бы, тот же балкон, да не тот. И мир, провернувшийся вокруг своей оси. Несколько фраз, наполненных любовью, и ты уже другой, более спокойный, цельный, чистый.

Еще один благодарный взгляд, еще один глубокий вдох — какой же вкусный ночной воздух… Странный вечер, март, пахнущий подтаявшими лужами, и так тепло внутри, как давно не было.

— Все, пойдем назад?

— Пойдем.

— И никого не бойся.

— Не буду.

«У тебя есть я», — то были слова, сказанные глазами. — «Помни об этом».

«Знаю. Помню. Спасибо», — немой ответ из глубины сердца.

И она пожала мою руку.

За следующие два часа мои впечатления от вечеринки настолько изменились, что под конец вечера начало казаться, что я принята в «семью».

Была ли то помощь Бернарды, которую я часто видела стоящей рядом с жилистым мужчиной, что носил на пальце парное кольцо с символом бесконечности и чей взгляд при соприкосновении с моим настолько сильно давил, что приходилось отворачиваться — казалось, он знал и видел обо мне все, включая прошлые тайны и будущие замыслы. А может, то было мое собственное изменившееся отношение к окружающим, позволившее вдруг разглядеть обычных людей, а не группу врагов, зубоскалящих за моей спиной. Так или иначе, теперь я общалась гораздо свободнее: позволяла себе смеяться над перепалкой здорового гиганта с белой косичкой и некоего субъекта с рыжеватыми волосами и глазами редкого медового цвета (имена я запамятовала), позволила вовлечь себя в диалог о дизайне помещений веселой голубоглазой и удивительно красивой блондинке Эллион, что сопровождала совершенно неподходящего ей по уровню «веселости» типа с жесткой линией подбородка и холодными глазами (губы у него, что ли, противоморщинным препаратом обколоты?).